— Так ты работала на кухне в поместье?
— Да.
— И приглянулась своему хозяину?
— О, нет! Это был его сын.
— Ага, я так и думала, — Клотильда поджала губы. — И вот он обесчестил тебя, а затем бросил, нимало не беспокоясь о ребенке, да?
— Нет, ничего подобного! Он любил меня, и мы тайно встречались целый год. Но никогда я не позволяла ему ничего большего, чем поцелуй, да и тот — в руку.
Все, что произошло, было моим решением, я внушила ему надежды, — девушка улыбнулась своим воспоминаниям. — Он был столь же нерешительным и неуклюжим в любви, сколь ловким во всем остальном. В конце концов молодой сеньор сделал мне предложение, но я никак не могла решиться: пугала разница в положении.
— Очень мудро, — фыркнула Клотильда.
— Он ухаживал за мной, убеждая выйти замуж, и даже собирался ради этого отказаться от наследства.
— Сомневаюсь, чтобы тебя это порадовало, — с издевкой произнесла Клотильда.
— Да, я не хотела вставать между моим возлюбленным и его семьей. Поэтому мы договорились пожениться только с благословения его и моих родителей.
— Ага, а у твоих отца и матери на примете уже был какой-нибудь деревенский парень, не так ли?
— Целых три, и любой из них обрадовал бы моих родителей. К тому же, мой отец был недоволен нашим сеньором и часто роптал на него. Так что в душе я решила, что мне хватит и тайного благословения одной только матушки.
— Ах, мужчины так мало думают о нас!
— Нет, не говори так! — вновь улыбка тронула губы девушки. — Тостиг очень заботился обо мне. Он даже возглавил отряд и отправился в поход с армией лорда, все для того, чтобы раздобыть денег и снискать себе славу.
Бедняга, он считал: это поможет склонить моих родителей к нашей свадьбе вопреки разнице в положении.
— Ну, и дурак! Хороша забота: рисковать умереть где-то и оставить тебя одну-одинешеньку!
— Да, это было глупо, — погрустнела Мэрил. — Но влюбленным свойственно делать глупости, не так ли?
Как мужчинам, так и женщинам.
Клотильда уставилась на нее в недоумении. Затем скрытый смысл ее слов стал доходить до отшельницы, глаза ее стали размером с блюдца, и она уж было открыла рот, чтобы задать вопрос, но потом благоразумно промолчала.
— Да, ты права, — ответила девушка на невысказанный вопрос и опустила голову. — Я не могла отпустить его, не дав убедительных доказательств моей любви и не оставив памяти о нем на случай его гибели.
— Все ясно, и он оставил тебе ребенка.
— Да, — Мэрил подняла залитое слезами лицо. — Я ни с кем не могла поделиться своим горем. Мои родители страшно разгневались бы на мою глупость, а сеньор посчитал бы самозванкой.
— Небось, они так и поступили после рождения ребенка?
— Да, — слезы еще быстрее побежали по лицу девушки. — Госпожа прогнала меня с кухни, заявив, что она нанимала служанку, а не подстилку невесть для кого. Родственники захлопнули передо мной двери дома, а односельчане выгнали из деревни, осыпав на прощанье насмешками и камнями. Последние две недели я прожила, питаясь ягодами и кореньями и дрожа от страха перед дикими зверями. Потом ты нашла нас.
— Ну, насчет волков и медведей рано успокаиваться: надо бы укрепить эту хижину, — Клотильда с радостью сменила тему, да и сама идея безопасности жилища казалась важной теперь, когда здесь появился младенец и его мать, по сути дела — тоже еще ребенок.
— О, да, — улыбнулась Гвен, — дети — это великая опора в жизни.
— Мне трудно судить об этом, — сказала Патерна Теста. — Но мы, сестры, относимся к жителям окрестных деревень так же, как вы относитесь к своим детям.
Надо сказать, забота об этих женщинах доставляет мне много радости. Может быть, этого хватило, даже если бы у меня не было Бога.
Она оглядела монахинь, собравшихся вокруг стола и слушавших ее рассказ с таким же живым вниманием, как в первый раз. И неудивительно: мать настоятельница была хорошей рассказчицей.
— Итак, они стали вместе жить и растить ребенка? — спросила Гвен.
— Да, хотя в первый год это было трудно, почти невозможно. Зима выдалась очень суровой, вокруг бродили голодные волки, и Клотильда с Мэрил порадовались, что укрепили хижину. Однако этого было недостаточно, и женщины жили в постоянной тревоге.
— Ив голоде, должно быть? — предположила Гвен.
— Большей частью — да, в ту зиму голодная смерть стояла у их порога.
Они собрали приличный урожай овощей и бобов в саду Клотильды, но припасов хватало только на одного.
Женщины ставили силки на зайцев, но оставались ни с чем — лисы и хорьки быстро разгадали хитрость и постоянно опережали их. Несколько раз им удавалось добраться до кладовых белки, но пригоршня орехов — это не так уж много. Несчастные урезали свой паек до минимума.
Как признавалась потом Клотильда, она тайком уменьшала свою долю, чтоб Мэрил и ребенку доставалось побольше. Пришло голодное Рождество, затем — еще более голодное Крещение. К Великому Посту они уже так оголодали, что света белого не видели. Ребенок все слабел, скоро ему уже не доставало сил плакать.
Затем ослабевшая вконец Мэрил захворала: она кашляла ночи напролет. Хотя Клотильда пыталась поддержать ее травяными отварами и теплой одеждой, бедняжка слабела с каждым днем, все вернее соскальзывая в объятия смерти. Клотильда была на грани отчаяния.
Однажды, когда девушка в забытьи принялась шептать имя возлюбленного, Клотильда не выдержала.
— Не ищи его! — закричала она, потеряв терпение. — Не смей! Что он сделал хорошего для тебя? Оставил одну с ребенком на руках? Это я заботилась о тебе, посвящая каждую минуту! Как ты смеешь покидать меня ради его тени! Как смеешь оставлять своего ребенка сиротой!
Клотильда кричала и бранилась, пока силы не оставили ее. Но даже и тогда она не могла успокоиться при мысли, что ее предали'. Когда упреки в сторону Мэрил иссякли, она переключилась на Бога.
— Как же ты можешь называться добрым Богом! — упрекала она. — Как, если ты позволяешь умереть от холода и голода безвинному младенцу! Если караешь несмышленую девушку только за то, что она влюбилась! Нет, тебя правильно называть жестоким Богом!
Посмотри, ведь твои создания страдают. Даже зайцы и олени умирают от голода, а лилии, которые цвели на лугу, погибают под снегом. Если тебе так уж надо, пусть умру я, злоязычная и очерствевшая женщина — это будет по справедливости. Но этот чистый и славный ребенок! Ведь она никогда и никому не желала зла, хотя уж у нее-то были для этого причины! Нет, ты не добрый Бог! Ты — Бог ястребов и волков, сов и стервятников, кого угодно, но не любящих созданий!
Клотильда и дальше продолжала бы в таком же духе, но тут услышала громкий и сильный голос за дверью:
— Кто это отзывается дурно о Боге?
Отшельница похолодела от страха. От любого чело-' века она ждала беды. Клотильда скорее поверила бы, что он пришел ограбить их, лишить той капли жизни, которая еще осталась, чем в его желание помочь. Она прильнула к замочной скважине и посмотрела.
Посреди поляны стоял монах, хмуря брови и озираясь.
— Эй, вы, там, в хижине! Это вы ругали Бога? — крикнул он. — Имейте смелость признаться!
Как рассказывала потом Клотильда, на нем была простая монашеская ряса, на ногах — одни сандалии.
