Перерыли всю нетронутую ранее площадь песка. Ничего больше не нашли. Замерли на четвереньках, как макаки перед прыжком, разглядывая страшилище.
— Ладно. Дэнги нашли, но мало. Топить вас нэ буду. Но трусы заберу…. Бегите отсюда, пока я добрый! …
В такие моменты рождаются олимпийские резервы. Не сайгаками, но соколами мчались мы, не чувствуя под ногами колючек. Лишь бы не отстать! Заревели уже в поселке. Из-за отсутствия трусов и в профилактических целях, упреждая порку. Мы так и не сошлись во мнении: кто это был? Карабас-Барабас или Бармалей?
Я был склонен думать, что это был Бармалей. Чуть позже докумекал: действительно Бармалей, но цыганского роду-племени.
Лизать и топать
Ара-губа. Конец апреля 196… года. На пороге окончание зимнего периода обучения и начало Полярного дня. Мороз и снегопад слабеют, и порой буйствует весна. Журчат ручьи, обнажая зимние запасы всякой срани на территории бригады подводных лодок. Вместе с солнечными днями вот-вот нагрянет хмурая инспекция штаба флота, с проверкой бригады «эсок» на герметичность; чего достигли в укреплении боеготовности и над чем надо поработать. Комбриг Булыгин всем своим хребтом почувствовал, что ранняя весна и теплынь, разлагающе подействовали на подчиненные ему морские души.
«Надо встрепенуть народ, иначе оборзеют» — подумал комбриг. Собрал командиров. Вздрючить и встрепенуть.
— «Зима прошла, настало лето. Спасибо партии за это» — так говорит наш начпо, а вот мне благодарить отцов-командиров не за что. Сходит снег и отовсюду вылезает бардак, показывая нам замусоленный кукиш. Только что гондоны не валяются по всей территории бригады, как в жилом городке. Глаза бы мои не глядели! А как перемещаются экипажи от казарм к своим лодкам на причалах? Табуны пленных или рабов, гонимых на галеры! Только строевая подготовка и образцовое содержание объектов способны бестолковку моряка направить на истинный курс. Я вставлю всем в башку по прибору Обри (прибор Обри — гироскоп, обеспечивающий ход торпеды на цель), или моржовую кость куда надо, но образцовый порядок будет. Отныне, с восхода и до захода Солнца — вылизывать объекты, как леденец. С удовольствием и не переставая. Переходы на лодку и обратно совершать по-экипажно, строго по распорядку и под барабан. Одиночек комендант будет отлавливать и расстр… сажать в кутузку. У кого есть ко мне вопросы? — иерихонским басом пропел свою установку комбриг.
Для краткости изложения, заковыристые по-французски обороты, сознательно опущены. Не выговорить. Комбриг был родом из мест, где российские археологи сделали (откопали) открытие ХХI века. Эпохальное. Мат-то ведь наш! Славянский! А не каких-то там татаро-монголов.
И статью комбриг отличался богатырской. С трудом и мылом протискивался в рубочный люк (? 650 мм) подлодки. Кажется, мог таскать пару штук своих бригадных «эсок» у себя подмышками. Был счастлив, когда со всей своей бригадой уматывал на пару месяцев в какую-нибудь завесу, стращая супостата. Берег не любил. Он комбрига мог доводить до белого каления. И недели не прошло, как вернулись из Норвежского моря, а берег уже душит комбрига своими заботами. Вот он и взбеленился. Командиры, обожая своего комбрига, улыбались и молча созерцали на всплеск его эмоций.
— Что молчите? Или еще не проснулись от зимней спячки?! — ярится комбриг.
Двухмесячное зимнее штормование в завесе, как пройденный этап в настоящем мужском деле, уже отнесено в разряд зимней спячки.
— Ды-ык, тащ комбриг, есть у меня два вопроса, — получив в бока тычки приятелей-командиров (не молчи, мол, татарин, твоя очередь задавать вопросы), обращается командир одной из лодок, Гайнутдинов.
Молчаливый и обаятельный на берегу, как восточный мудрец, и хваткий, и прыткий, как джигит Чингисхана, как только оказывался на своем скакуне «С…»
— Валяй свои вопросы, джигит.
— Вопрос первый. Как это лизать леденец берегового бардака от восхода и до захода солнца? Через пару недель солнце на три месяца повиснет над горизонтом. Лизать три месяца непрерывно и с удовольствием? И вопрос второй. Где взять барабан? При наличии барабана можно будет и лизать, и топать одновременно. Даже с удовольствием — смирно вопрошает капдва Гайнутдинов.
— А ты мне, татарин, поязви, поязви… Я тебе персональный барабан откопаю и подарю. Понял? И это, как я понимаю, все ваши вопросы? Вот с завтрашнего дня и начнем лизать и топать. Топать и лизать! Если не до захода солнца, то до следующего выхода в завесу, или до наведения образцового порядка на этом сраном берегу. Построение экипажей и офицеров штаба в 07:30 на плацу перед штабом бригады. Командиры свободны!
К утру следующего дня на всех столбах освещения дороги, ведущей от штаба бригады и до причального фронта, красовались раструбы динамиков.
Построение бригады ублажал духовой оркестр. Проорав комбригу «Здрам желам, тащ комбриг!», отодранные им за расхристанный вид (замасленные фуфайки, задрипанная роба: жопа в масле, х… в тавоте, но зато в подводном флоте) экипажи потопали на свои подлодочки, под бравурные марши оркестра, несущиеся из динамиков. Путь не ближний. Полпути под марш, а дальше под буханье барабана. Из тех же динамиков. Как известно, моряк любит строевые занятия, как собака палку. И надо сказать, что в окрестностях берегового камбуза и кочегарки обосновалась солидная стая бродячих собак разного калибра. Предводителем стаи был здоровый пес, грудастый и ширококостный, с рыком тигра. Красавец пес! Несмотря на то, что он с большой любовью относился к своим кормильцам — матросскому люду, продпаек воспринимал не как подачку, а как положенное ему довольствие. Мог разорвать в клочья любого обидчика только за угрозу палкой. Но вот строевые деяния псина-вожачок воспринял с большим энтузиазмом. Стая послушно сопровождала своего босса. И еще. Вожачок-псина каким-то своим собачьим умом определил, что комбриг — фигура куда важнее, чем он сам. Поэтому на общих построениях бригады не стремился, как начпо, суетиться рядом с комбригом, а скромно ховался вместе со своей стаей с тыльной стороны построенных экипажей. Но как только начинал движение первый экипаж, ватага вожачка шустро перемещалась во главу колонны и начинался… цирк. Рык и утробное завывание вожака перемежался какофонией беспородного лая всей стаи шантрапы. И все это сдабривалось безудержным хохотом моряков. А ведь в процессе перехода надо было еще и исполнять разудалые строевые песни. Попробуй спеть сквозь собственный хохот.
Несколько дней продолжалось это веселье, и было оно не в тягость. Экипажи уходили, а комбриг оставался у штаба, и пока не ведал о повальном веселье. Задрипанных моряков в строю становилось все меньше, а вот хмурость исчезла напрочь. На третий день комбриг даже расщедрился на шутку:
— Ну что, Гайнутдинов, подарить твоему экипажу персональный барабан?
— Не надо, тащ комбриг. Топаем и лижем с удовольствием и без персонального барабана.
Всю малину испортил, предположительно, матрос-свинопас из свинарника бербазы, главный кормилец вожака-псины и всей его ватаги. Очередным утром, только заиграл оркестр встречный марш для комбрига, стая, как всегда, ринулась от свинарника к строю, и замельтешила-засуетилась с тыльной стороны, ожидая начала движения строев. Поэкипажно строи пошли: командир — впереди, на два-три шага сзади — старпом и замполит, а дальше строй офицеров и моряков экипажа. Стая ринулась на свое облюбованное место, впереди всей бригады. Но…
Псина-вожак, неся на своих рыже-белых бортах-боках черную надпись «КОМБРИГ», впереди. Следом за ним две рыжеватые псинки подхалимски повизгивая и суетясь с места на место, но не опережая вожака, бежали с надписями «НАЧПО» и «НШ». Остальная стая бестолково толкалась вслед за ними, как толпа допризывников.
Безудержный хохот, заглушив шум оркестра, рванул ввысь, отразился от сопок и полетел куда-то по извилинам Ара-губы, вырвался в Мотовский залив и застрял где-то в скалах Рыбачьего полуострова.
