Припомнив это, Геня взял с подоконника книгу, подсел ближе к печке. «Где же мама? Почему её нет?» — то и дело думал он, глядя на дверь и прислушиваясь. Между тем суп в кастрюле кипел, из-под крышки закапало на печку, запахло горелым.
Геня снял кастрюлю, поставил на стол и вдруг замер. Скрипнула входная дверь. Это мама. Но нет, шаги не мамины. Они тяжёлые, редкие, такие, как ночью.
В комнате Евдокии Михайловны что-то упало на пол. На дверь надавили.
— Кто там? — спросил Геня.
Минута тишины, и в дверь затарабанили.
— Кто там? — повторил он. — Мамы нет, я один дома. Это квартира Фроловой, вам кого надо?
— Мальчик, открой дверь! — приказал грубый голос.
— Я не могу этого сделать. Мама не велела открывать. Не дёргайте ручку, она слабо прибита.
— Чёрт знает что, — выругался грубый голос, — мальчишка откуда-то взялся. Эй, Григорьев, иди сюда!
Приблизились ещё шаги.
— Мальчик в комнате.
— Не может быть. Я ночью сам проверял — никого не было.
— Ну послушай…
В дверь застучали снова.
— Пожалуйста, не стучите, — Геня нагнулся и взял топорик, — я же вам говорю: мамы нет. Вы кто такие? Я больной. Подождите маму, она скоро придёт с работы.
— Слушай, пацан, открой дверь! Дом может рухнуть, и ты погибнешь.
Геня не отвечал больше, он налил супу в тарелку и сел есть, раскрыв книжку перед глазами, топорик положил, у правой руки.
В коридоре зашептались. Потом на дверь надавили, она, затрещала. Геня отскочил к окну. И не успел взмахнуть топориком, как сильная рука выхватила его и швырнула под кровать.
— А ну быстро одевайся! — приказал ему военный в шинели. На шапке у него сидела красная звёздочка.
— В чём дело? — прошептал Геня.
— Живо! Живо!
Один военный одел его, обул. Второй собрал в узел хлеб, варёную картошку. Его взяли на руки и понесли по тёмному коридору. До того момента он считал себя достаточно сильным, чтобы защитить свою комнату. Но когда несли, он почувствовал себя таким беспомощным, жалким существом, что от обиды заплакал. Не зная, что лее делать ему, он только тяжело дышал и смотрел на шагающие сапоги.
Перед домом на другой стороне улицы стояла грузовая машина. В кузове оидели дети, у бортов стояли женщины.
— Примите ещё одного, — сказал военный, подняв его, — и езжайте. Больше никого нет.
— Ой, какой лёгонький, — сказала женщина, — этот и есть Фроловой?
Кто-то ответил:
— Он болел долго.
В кузове было тесно, но для Гени нашлось местечко.
Шофёр завёл машину, она зафырчала, затряслась и покатилась. Мелькали заклеенные белыми полосами окна, заснеженные балконы.
— Куда мы едем? — несколько раз спрашивал Геня.
— Сейчас сядем в поезд и уедем туда, где не бомбят, — спокойно объяснила ему девочка рядом, — а когда война кончится, вернёмся обратно сами или за нами приедут родители.
— Мама знает, что я еду? — спросил он ту женщину, которая усадила его.
Женщина кивнула.
— Да, знает. Она и сказала, чтобы мы тебя забрали.
Хотелось узнать подробности о маме. Но он сильно устал и скоро затих.
На вокзале детей ждали длинные зелёные вагоны. Геня пришёл в себя, когда уже сидел на скамейке у окна. За окном толпились люди. Они кричали что-то, махали руками. Все скамейки в вагоне были заполнены, и дети тоже кричали, плакали, махали руками. Женщины, ехавшие с детьми, совершенно измученные, говорили:
— Ох, господи! Да когда же тронемся? С ума можно сойти!
Наконец вагон вздрогнул, закачался и покатился. Проводница разнесла детям горячий чай в кружках и раздала по кусочку хлеба с маслом. Рядом с Геней сидели два мальчика в одинаковых чёрных шубках. Напротив — ещё мальчик и две девочки. Допив чай, Геня отдал кружку проводнице и стал думать о маме, о военных, своих книжках. За окном проносились белые поля, покрытые маленькими холмиками. Кое-где росли деревья. Пробежало мимо несколько домиков. Из одной трубы шёл дым. От горячего чая в животе и в груди сделалось тепло. Он уснул. Проснулся ночью. Все спали в вагоне. В проходе на полу лежали взрослые люди. Ему захотелось поесть. Ах, как вдруг захотелось поесть! Казалось, в животе сидит какое-то злое существо и сосёт кишки. Он достал из узелка хлеб, картошку и съел почти всё. Захотелось пить. Он пробрался к проводнице и попросил воды. Она подала ему. Потом он часто засыпал и просыпался. Стучали колёса под вагонами, и было темно. Потом было светло и все ребята смотрели в окно. А сопровождающие женщины сидели кучкой вокруг проводницы, и одна женщина плакала. В каком-то городе, названия которого Геня после не мог вспомнить, детей высадили на перрон. Построили парами и повели по улице в город. Дома в городе были деревянные. Около каждого дома росли деревья, обсыпанные снегом. Отряд привели в деревянный двухэтажный дом. Здесь ребят ждали. На втором этаже в комнатах стояли кровати с чистым бельём и печки были жарко натоплены. Мальчиков и девочек проверили ещё раз по списку, свели в городскую баню. И начали они жить в детском доме.
3
В детдоме Геня был тихим, задумчивым, очень много читал и вечно голодал. За завтраком, обедом и ужином быстро съедал свою порцию. Продохнув и поморгав, озирался по сторонам, но просить ни у кого не просил. Если дежурный говорил: «Добавки хочешь, Геня?» — хватал тарелку и бежал на кухню. Но не заикнись о добавке дежурный, сидел молча и так же молча вставал из-за стола.
Местные школьники подарили детдому маленькую библиотечку. Но найти тихий, укромный уголок было трудно, и Геня повадился ходить в маленькую пристройку к сторожу Павлу Филиппычу. Сторож возил воду в бочке, колол дрова, а жил вдвоём с женой, работавшей уборщицей в городской школе. Обычно днём комнатка Павла Филиппыча пустовала, Геня сидел там около плиты и читал. Со второго полугодия ребят начали водить в школу. Геню определили в третий класс. Русский язык он знал хорошо, а вот по арифметике получал двойки. Когда вызывали к доске, он брал мел и стоял, не зная, как решить пример.
Учитель спрашивал:
— Ну, опять в молчанку играть будем?
Геня только ниже опускал голову.
— Очень хорошо, — продолжал учитель, — стой, пока не произнесёшь хоть слово. Кто ответит на этот вопрос? — обращался учитель к классу.
Многие отвечали. А Геня стоял и не слышал, что отвечали. Едва прозвенит звонок, поскорей убегал из класса. Его прозвали Молчуном. Наконец слух о двойках по арифметике дошёл до заведующей детского дома. Состоялась беседа с ней, и его перевели во второй класс. Здесь он был больше всех ростом и получил прозвище Верзила. Но зато у себя в спальне Геня находился на особом положении, он много знал книг, любил рассказывать, и часто мальчишки в спальне не спали всю ночь. Сидели, укутавшись простынями, смотрели на него, а он рассказывал. Свет луны падал в окно, за окном трещал мороз, голубоватый снег поблёскивал искрами. И утром ребят не могли разбудить.
Молва о знаменитом рассказчике дошла даже до старших групп.
