все эти оценки так или иначе опираются на анализ средств аргументации, используемых в доказательстве. Мы же попытаемся оценить аргумент Патнэма с точки зрения его результата.
Как мы уже отмечали, основная цель теоретико-модельного аргумента Патнэма состоит в обосновании тезиса о неопределенности референции. В этом смысле этот аргумент имеет непосредственное отношение к тезису о неопределенности перевода (и, соответственно, неопределенности референции), выдвинутому У.Куайном. Основную идею этого тезиса лучше всего иллюстрирует известный пример Куайна о переводе с языка туземцев. Допустим, лингвист, изучающий язык туземцев, указывает на пробегающего через поле кролика, а туземец в ответ говорит 'gavagai'. Лингвист может перевести это выражение как 'кролик', или как 'неотъемлемая часть кролика', или как 'временной срез кролика' и т.д. Согласно Куайну, все эти варианты перевода являются равно приемлемыми, поскольку они обладают одинаковым стимул-значением. Понятие стимул-значения выражает в концепции Куайна тот факт, что условия истинности любого предложения (то есть некоторое положение дел в мире) выступают в качестве стимула для определенной вербальной диспозиции (предрасположения) носителей языка, то есть для диспозиции к согласию или несогласию с данным предложением. Возможность альтернативных и равно приемлемых схем перевода свидетельствует о неопределенности перевода. Эта неопределенность объясняется тем, что разные языки могут давать разные концептуализации мира. И если лингвист переводит 'gavagai' как 'кролик', то это означает, что он просто навязывает свою концептуальную схему, проистекающую из нашей склонности воспринимать мир состоящим из целостных и устойчивых образований – объектов. Неопределенность перевода одновременно означает и неопределенность референции. Каждому слову соответствует не какой-то вполне определенный референт, а целое множество (например, 'кролик', 'временной срез кролика', 'неотъемлемая часть кролика' и т.д.), что обусловлено принадлежностью этого слова к разным концептуальным схемам.
По мнению Патнэма, предложенное им доказательство является существенным расширением и обобщением результатов Куайна. Если трактовка неопределенности референции Куайном создает впечатление, что 'переинтерпретации, сохраняющие в неизменном виде значение истинности предложения, должны быть тесно связаны со стандартной интерпретацией' [121], то его доказательство, считает Патнэм, является более 'сильным' результатом, допускающим возможность такой переинтерпретации, в которой 'кот' будет обозначать вишни.
Однако, если задуматься над неопределенностью референции в понимании Патнэма, то становится совершенно очевидным ее 'парадоксальный' характер. Если тезис о неопределенности перевода (и, соответственно, референции) Куайна фиксирует реальную проблему, то в трактовке Патнэма референция термина становится столь неопределенной, что в качестве референтов этого термина могут выступать и вишни, и коты, и трубы, и звезды и все, что угодно. На наш взгляд, результат Патнэма оказывается в такой степени 'сильным', что он уже почти ничего не доказывает, за исключением, пожалуй, того факта, что референция носит произвольный или, правильнее будет сказать, конвенциональный характер. 'Парадоксальность' патнэмовской трактовки неопределенности референции объясняется, на наш взгляд, тем обстоятельством, что за доказательством этой неопределенности стоит довольно тривиальная вещь, а именно – тот факт, что в мире имеется множество различных предметов, которые стоят друг к другу в отношении 'находиться на' (или в любом другом отношении): 'вишня находится на дереве', 'звезда находится на небе', 'труба находится на крыше' и т.д. Иными словами, если мы возьмем отношение 'x находится на y' (или в более общей форме 'x находится в отношении R к y' – xRy), то мы найдем множество различных пар объектов, которые будут выполнять это отношение. И если мы при установлении интерпретации этого отношения будем исходить только из того, чтобы объекты, подставляемые вместо x и y, выполняли это отношение, то мы действительно получим очень 'неопределенную' референцию, которая будет включать и вишни, и звезды, и ковры и что угодно. Но говорит ли факт такого установления интерпретации что-либо о характере самой референции? На наш взгляд, в такой трактовке тезис о неопределенности референции утрачивает какой-либо смысл.
Но даже если наше рассуждение является некорректным и если признать, что Патнэму действительно удалось доказать тезис о неопределенности референции, то в каком смысле этот тезис опровергает корреспондентную теорию истины? Согласно Патнэму, неопределенность референции означает, что «существует… множество различных 'соответствий', которые репрезентирует возможные отношения референции» [122], и невозможно выделить какое-то одно 'действительное' соответствие, о котором говорит корреспондентная теория истины. Возможность множества отношений соответствия означает возможность различных концептуализаций одного и того же фрагмента реальности. Таким образом, согласно Патнэму, возможность нескольких альтернативных концептуализаций должна служить аргументом против корреспондентной теории истины. Однако, с этим аргументом мы уже сталкивались, когда рассматривали случай эквивалентных описаний в науке. Это означает, что теоретико-модельный аргумент Патнэма в той же мере 'опровергает' корреспондентную теорию истины, в какой ее опровергают эквивалентные описания. Однако, как мы уже отмечали, корреспондентная теория истины не связана с допущением, что можно охватить все многообразие и богатство действительного мира с помощью одной концептуальной схемы. Действительность многогранна, и столь же многогранными должны средства познавательной деятельности. Поэтому понимание истины как соответствия действительности вполне можно согласовать с фактом существования эквивалентных описаний.
Этими двумя аргументами (теоретико-модельным и опирающимся на предположение о 'мозгах в сосуде'), конечно же, не исчерпывается арсенал средств, к которым Патнэм прибегает в своей атаке на метафизический реализм. Мы лишь упомянем, что он также использует аргумент Витгенштейна о 'следовании правилу', парадокс Гудмена, различные 'загадки', возникающие при анализе психофизической проблемы (например, как объяснить qualia, то есть специфический качественный характер наших ощущений) и т.д.
Подводя итог критике Патнэмом корреспондентной теории истины, которую он определяет как метафизический реализм, хотелось бы отметить следующее. Во-первых, на наш взгляд, эту критику нельзя считать столь разрушительной, что она покончила с корреспондентной теорией истины раз и навсегда. Во-вторых, мы уже отмечали, что Патнэм – не единственный современный философ, обвинивший корреспондентную теорию истины в метафизичности. Наоборот, в последнее время, как отмечает В.Н.Порус, «именно эта теория, получающая в работах западных эпистемологов эпитеты 'наивная', 'примитивная', 'метафизическая', явилась главной мишенью критики и самокритики; именно она стала 'ахиллесовой пятой', уязвление которой привело, как считают, например, А.Файн, К.Элдер, Х.Патнэм, Б.ван Фраассен, М.Даммит и др., к летальному исходу 'метафизический' вариант доктрины» [123] (имеется в виду доктрина научного реализма). Конечно, такое отношение к корреспондентной теории истины со стороны указанных философов не является случайным. Во многом оно обусловлено теми реальными трудностями, с которыми сталкивается эта теория, тем более что в последнее время в связи с открытием теоретической нагруженности научных фактов и осознанием сложного и опосредованного характера проверки научных теорий эти трудности стали еще более явными. Эта ситуация также усугубилась в результате появления новых средств анализа науки, позволяющих перейти к рассмотрению на уровне отдельных теорий, гипотез, процедур объяснения и т.д. В итоге сторонники корреспондентной теории истины оказались перед необходимостью доказать жизнеспособность своей теории. Однако, как мы видели, современные критики считают необходимым отбросить эту концепцию в силу ее полной уязвимости перед лицом указанных выше трудностей. На наш взгляд, столь жесткая негативная позиция не учитывает одного очень важного обстоятельства. Классическая (или корреспондентная) теория истины существует уже более двух тысяч лет. На протяжении этого времени было предложено множество других концепций истины (когерентная, прагматистская и т.д.), которым так и не удалось доказать свое превосходство перед пониманием истины как соответствия действительности. Однако, 'критическая дискуссия' между сторонниками этих различных концепций истины всегда являлась стимулом к более углубленному пониманию проблемы. В определенном смысле и современная дискуссия, развернувшаяся вокруг корреспондентной теории, безусловно, способствует дальнейшим исследованиям по проблеме истины. Однако нельзя не отметить и негативный момент в современной критике корреспондентной теории истины. Дискуссия не принесет конструктивных и плодотворных результатов, если вместо серьезной критики участники дискуссии будут 'окарикатуривать' своих противников. На наш
