и квантовой механики, поколебали это общее представление о науке. Это связано с тем, что используемый в этих науках сложный математический аппарат позволяет делать точные расчеты и предсказания, но создает огромные трудности при интерпретации исследуемой области в терминах определенных физических сущностей (например, 'частиц' или 'волн'). Это дало повод для усиления 'инструменталистских' представлений о науке, согласно которым научные теории являются не более как удобными средствами для проведения наблюдений и экспериментов, и их ценность состоит лишь в их предсказательной способности, поэтому вопрос о том, существуют ли постулируемые ими объекты и сущности, не имеет смысла.
В 50-60-е годы ряд философов выступили с критикой инструментализма под общим лозунгом 'научного реализма'. Так, в философии науки появилось 'новое' направление, поставившее своей задачей защиту способности науки давать истинное знание о мире. Философы этого направления разделяли общее убеждение в том, что 'физический мир имеет глубины и измерения, для описания которых незаменимы методы образования понятий, характерные для теоретических наук, и для познания которых мы полагаемся на научный метод' [8]. Важная особенность этого направления состоит в том, что оно объединило философов, в наибольшей мере сохранивших 'верность' логическому позитивизму, поэтому научный реализм «из всех постпозитивистских течений… является наиболее 'законным' детищем логического позитивизма» [9]. От своего влиятельного 'предка' научный реализм унаследовал прежде всего представление о кумулятивном характере развития научного знания, постепенно приближающегося к истинной картине мира, и традицию переводить философские проблемы в лингвистическую плоскость для решения их средствами логико- семантического анализа.
Когда в начале 60-х годов в западной философии науки возникло новое направление – так называемая 'историческая школа', связанная с именами таких философов, как Т.Кун, П.Фейерабенд, Дж.Агасси и др. и выдвинувшая радикальную программу пересмотра основных положений методологической концепции логического эмпиризма, – это неизбежно породило жесткую полемику между сторонниками нового направления и представителями научного реализма. Одним из центральных пунктов этой полемики оказался вопрос о характере развития научного знания. Кумулятивной модели научных реалистов представители 'исторической школы' противопоставили представление об истории науки как о процессе смены обособленных концептуальных структур (парадигм, научно-исследовательских программ, альтернативных теорий), в ходе которого не происходит приращения знания, поскольку знание, накопленное, к примеру, предыдущей парадигмой, отбрасывается в момент ее замены. В новой парадигме все оказывается иным: и законы, и научные факты, и проблемы, и методы их решения. Ученые разных парадигм живут в разных мирах, и переход от одной парадигмы к другой нельзя объяснить логико- методологическими соображениями, он происходит как 'переключение гештальта'.
Следует отметить, что в рамках 'исторической школы' был сформулирован один из наиболее серьезных инструменталистских аргументов против научного реализма: 'почему мы должны доверять тому, что современная наука говорит нам о некотором аспекте базисной структуры вселенной, если наука так часто меняла свое мнение об этой базисной структуре в прошлом?' [10]. История науки не дает никаких оснований полагать, что сущности, постулируемые современными научными теориями для объяснения наблюдаемых явлений, не будут отброшены некоторой будущей научной революцией, как это уже случалось не раз, и поэтому мы не вправе считать их столь же реальными, как растения, животные, камни и т.д.
Патнэм принял активное участие в полемике между представителями исторической школы и научными реалистами. Его статья 'Как нельзя говорить о значении' ('How Not to Talk about Meaning', 1965) явилась ответной критикой в адрес 'исторической школы' и одновременно защитой научного реализма. Его метод защиты состоял в обосновании того, что вывод 'исторической школы' (в лице П.Фейерабенда) о несоответствии кумулятивной модели реальной истории науки опирается на некорректные посылки, в частности – на неправильную концепцию значения.
Итак, объектом критики Патнэма является точка зрения Фейерабенда, согласно которой наука может дать 'не корректное объяснение явлений, а различные их альтернативные объяснения посредством ложных теорий' [11], поэтому нужно стремиться к плюрализму теорий, а не к единственному истинному объяснению, которое в принципе не достижимо. Согласно Патнэму, в основе этого отказа Фейерабенда рассматривать науку как 'кумулятивный процесс накопления знаний о природе' лежит неправильная трактовка термина 'значение'. По мнению Фейерабенда, значение любого дескриптивного теоретического термина детерминируется контекстом теории в целом или ее основоположениями, и поэтому если две различные теории содержат один и тот же термин (например, термин 'масса'), то значение этого термина различно в силу различия теорий. Так, в ньютоновской механике термин 'масса' выражает абсолютное свойство тела (меру инертности), а в теории относительности это свойство находится в зависимости от скорости тела. Это означает, что изменение теорий (то есть переход от одной теории к другой) влечет за собой изменение значений входящих в них дескриптивных терминов. А поскольку Фейерабенд отрицает существование нейтрального языка наблюдения, который бы обеспечил общий эмпирический базис для различных теорий и, следовательно, предоставил бы критерии для их сравнения, то эти два тезиса: тезис об изменении значения терминов при переходе их из одной теории в другую и тезис о создании каждой теорией своего собственного эмпирического языка – позволили Фейерабенду сделать вывод о несоизмеримости научных теорий. Наличие повседневного языка, которым пользуются представители различных теорий, не может, по мнению Фейерабенда, служить аргументом против тезиса о несоизмеримости, поскольку повседневный язык в определенном смысле сам является теорией: с ним связана определенная система понятий и представлений, основывающихся на принципах, аналогичных основоположениям научных теорий. Поэтому значения слов обыденного языка детерминируется этими принципами.
В чем же видит Патнэм несостоятельность трактовки значения Фейерабендом? Во- первых, согласно Патнэму, отождествив значение термина с определенной теорией, содержащей этот термин, Фейерабенд 'просто спутал 'употребление слов' (в лингвистическом смысле) с вхождением их в некоторый контекст' [12]. Проведя различие между такими понятиями, как 'значение слова' и 'вхождение слова в контекст', Патнэм четко обозначил принципиальное расхождение между его позицией и позицией Фейерабенда. Если Фейерабенд придерживается контекстуальной концепции значения, согласно которой значение термина определяется контекстом его употребления, то Патнэм вполне однозначно признает, что каждое слово обладает самостоятельным значением, не зависящим от значений других слов, входящих в контекст его употребления.
Основное же возражение Патнэма состоит в том, что для Фейерабенда не существует различия между лингвистическим значением термина и теми представлениями, которые складываются у людей о явлении, обозначенном данным термином. Однако, 'опираясь на лингвистическую интуицию, лингвистически более правильно говорить, что Галилей измерял и рассуждал о величине, которую мы называем 'температурой', но наши представления относительно этой величины несколько отличаются от тех, которые были у Галилея' [13]. Отождествление значения термина с содержащей этот термин теорией означает устранение различия между вопросом о значении и вопросом о факте, а это в свою очередь означает невозможность провести различие между аналитическим и синтетическим, невозможность решения вопросов о тождестве и различии значений. Однако именно эти вопросы имеют принципиальную важность для теории значения. С другой стороны, Патнэм обратил внимание на тот факт, что если значение термина тождественно теории, содержащей этот термин, то утверждение Фейерабенда «'Различие теорий влечет различие в значении' выражает у него только то, что 'Различие теорий влечет различие теорий'» [14], то есть, по существу, является тавтологией. Но будь это утверждение тавтологией, оно не привлекло бы столь большого внимания и не произвело бы такой сенсации, какую оно имело. Дело здесь в том, считает Патнэм, что в этом утверждении происходит неявная подмена, и термин 'значение' употребляется не в фейерабендовском смысле, а в обычном смысле, то есть так, как он используется в лингвистической теории и в повседневном употреблении. Это означает, что Фейерабенд использует два понятия значения, хотя и не отдает себе в этом отчета.
В чем же состоит этот обычный смысл слова 'значения'? По мнению Патнэма, в основе теории значения лежит тот факт, что язык имеет правила – синтаксические и семантические. Эти правила
