разложил на ней все необходимое для обеда. Сначала он съел желтый, с большими круглыми пятнами жира суп, в котором лежала мясная кость. На второе — рис с тушеным мясом и куском жареной юкки. Становилось все жарче, но сеньор Бенхамин не обращал на это внимания. Пообедав, он сложил тарелки и судки и выпил стакан воды.
Он уже собирался повесить гамак, когда услышал, что кто-то входит в лавку.
Голос, словно бы сонный, спросил:
— Сеньор Бенхамин здесь?
Он обернулся и увидел женщину в черном, с землистым цветом лица, ее голову покрывало полотенце. Это была мать Пепе Амадора.
— Меня нет, — сказал сеньор Бенхамин.
— Но ведь это вы? — спросила женщина.
— Ну и что из этого? — сказал он. — Меня все равно что нет, так как я знаю, зачем я вам нужен.
В растерянности женщина остановилась в дверях, а сеньор Бенхамин уже успел повесить гамак. При каждом выдохе из его груди вырывался тихий свист.
— Не стойте в дверях, — неласково сказал сеньор Бенхамин. — Или уходите, или входите в дом.
Женщина вошла, села на стул, стоящий у стойки, и беззвучно заплакала.
— Извините, — сказал он. — Но вы должны понимать, что, стоя в дверях, вы меня компрометируете перед всеми.
Мать Пепе Амадора сняла с головы полотенце и вытерла им глаза. Как обычно, повесив гамак, сеньор Бенхамин проверил прочность веревок. Затем снова обратился к женщине.
— В общем, — сказал он, — вы хотите, чтобы я написал вам прошение.
Женщина кивнула.
— Я так и знал, — продолжал сеньор Бенхамин. — Вы все еще верите в силу прошений. А в наше время, — он понизил голос, — все решают не бумаги, а пули.
— Да, это все говорят, — сказала женщина, — но не у всех, а только у меня одной сын в тюрьме.
Пока говорила, она развязала узелки на платке — его она до этого все время сжимала в кулачке — и вынула несколько измятых, пропитанных потом бумажек: восемь песо. Протянула их сеньору Бенхамину.
— Это все, что у меня есть, — сказала она.
Сеньор Бенхамин посмотрел на деньги, пожал плечами, потом взял банкноты и положил их на стол.
— Одно могу сказать наверняка: писать прошение бесполезно, — сказал он. — Но я напишу, только чтобы доказать Богу, что я — человек настойчивый.
Молча женщина поблагодарила его, кивнув, и снова заплакала.
— Во что бы то ни стало, — посоветовал ей сеньор Бенхамин, — добейтесь у алькальда встречи с вашим сыном и убедите его рассказать все, что знает. Иначе эти прошения — коту под хвост.
Женщина высморкалась в полотенце, снова прикрыла им голову и, не обернувшись, вышла из лавки.
Сиеста у сеньора Бенхамина длилась до четырех дня. Когда он вышел умыться во двор, небо было ясное, а воздух так и кишел летающими муравьями. Переодевшись и причесав редеющие волосы, он отправился на почту купить гербовую бумагу.
Он уже возвращался назад в лавку, чтобы написать прошение, как понял: в городе что-то произошло. Издалека послышались крики. У пробегавших мимо ребятишек он спросил, что случилось, и те, не останавливаясь, объяснили. Тогда он вернулся на почту и отдал гербовую бумагу назад.
— Уже не понадобится, — сказал он, — Пепе Амадора убили.
Еще полусонный, в одной руке зажав ремень, а другой застегивая гимнастерку, алькальд в два прыжка скатился вниз по лестнице. Необычная для этого часа яркость неба заставила алькальда подумать: сколько же сейчас времени? Еще не поняв толком, что случилось, он понял: нужно идти в казармы.
Когда он проходил по улице, окна поспешно закрывались. Навстречу, широко раскинув руки, по середине улицы бежала женщина. В прозрачном воздухе сновали летающие муравьи. Не зная еще, что случилось, алькальд вынул из кобуры револьвер и побежал.
Несколько женщин ломились в дверь казармы. Мужчины пытались их оттолкнуть. Работая кулаками, алькальд пробился к двери, прижался к ней спиной и направил на собравшихся револьвер:
— Один шаг — и буду стрелять.
Полицейский, державший дверь изнутри, распахнул ее и, встав с винтовкой на пороге, засвистел в свисток. Еще два полицейских выскочили на балкон и несколько раз выстрелили в воздух — толпа бросилась врассыпную. В этот миг, воя словно собака, из-за угла появилась женщина. Алькальд узнал мать Пепе Амадора. В мгновение ока он оказался внутри казармы и уже с лестницы приказал полицейскому:
— Займитесь ею!
Внутри казармы царила мертвая тишина.
Алькальд не догадывался, что случилось, пока, отстранив загораживающих вход в камеру полицейских, не увидел Пепе Амадора, — тот лежал на полу скорчившись, зажав руки меж коленей. Лицо белое, следов крови видно не было.
Убедившись, что на теле нет никаких ран, алькальд перевернул юношу лицом вверх, заправил рубашку в брюки и застегнул ширинку. Затем застегнул и ремень.
Когда он выпрямился, лицо его вновь обрело выражение уверенности, но полицейские все-таки смогли разглядеть признаки усталости.
— Кто это сделал?
— Все, — ответил белокурый гигант, — он пытался бежать.
Алькальд задумчиво посмотрел на него, и несколько мгновений казалось, что больше он ничего и не скажет.
— Этой сказкой сейчас уже никого не обманешь, — произнес алькальд наконец. Он шагнул к светловолосому исполину и протянул руку: — Сдай оружие.
Полицейский снял ремень и вместе с револьвером отдал его алькальду. Тот, заменив в барабане стреляные гильзы новыми патронами, пустые гильзы спрятал в карман, а револьвер отдал другому полицейскому. Белокурый гигант, чье лицо, казалось, излучает ребяческую наивность, безропотно позволил отвести себя в соседнюю камеру. Там он разделся донага и отдал одежду алькальду. Все было сделано не спеша, словно они оба принимали участие в какой-нибудь церемонии, где каждый из них знал, что ему надлежит делать. Наконец алькальд лично запер камеру, в которой лежал убитый юноша, и вышел на балкон. Сеньор Кармайкл по-прежнему сидел во дворе на скамье.
Когда его снова привели в кабинет, приглашение садиться он оставил без внимания. Так и остался стоять перед письменным столом — снова промокший до нитки — и едва удостоил алькальда кивком, когда тот спросил, все ли ему теперь ясно?
— Ну ладно, — сказал алькальд. — У меня пока не было времени подумать, что мне с тобой делать, да я даже и не знаю, буду ли я что-либо предпринимать. Но что бы я ни придумал, помни одно: так или иначе, ты в дерьме по самые уши.
Сеньор Кармайкл стоял перед столом алькальда все с тем же отсутствующим видом; одежда его прилипла к телу, лицо начало опухать, словно у утопленника, пробывшего трое суток в воде. Алькальд тщетно ждал от него хоть какой-нибудь реакции.
— Так что уясни себе, Кармайкл: мы теперь с тобой компаньоны.
Алькальд произнес это мрачно, даже трагично. Но сеньор Кармайкл, казалось, его не слышит. Опухший и печальный, он по-прежнему стоял перед письменным столом не шелохнувшись, даже когда за алькальдом закрылась бронированная дверь.
На улице, у самой казармы, двое полицейских держали за руки мать Пепе Амадора. Могло показаться: все они трое отдыхают. Женщина дышала спокойно, в глазах не было видно слез. Но стоило только алькальду появиться в дверях — она, хрипло воя, рванулась с такой силой, что одному полицейскому пришлось ее выпустить, но другой, применив специальный захват, прижал ее к земле.
Алькальд на нее даже не взглянул. В сопровождении одного из полицейских он направился к
