— Никакого преступления не было. Дело в том, что сегодня утром ваш бывший партизан Николай Поликарпович Михайлов действительно погиб.
— Убит? — Нестеров выпрямился в кресле.
— А разве у вас есть основание думать, что он мог быть убит? — тотчас же спросил Афонин.
У него сразу мелькнула мысль, что Нестеров что-то знает.
— Нет, оснований у меня никаких. Просто меня поразило слово «погиб», которое вы произнесли.
— Это слово больше подходит, чем слово «умер». Он не убит. Михайлов застрелился.
Скрывать от Нестерова правду о смерти Михайлова не было никакого смысла.
— Застрелился?!. — Нестеров ошеломленно смотрел на Афонина. — Сам? Но почему?.. Как?
— Как люди стреляются? Но вот почему это случилось? Причину мы как раз и надеемся выяснить с вашей помощью.
— Я ничего не могу знать об этом.
— Вы можете помочь нам, рассказав о том, что за человек был Николай Михайлов, как он воевал, какой у него был характер.
— Подождите! Просто не могу прийти в себя. Застрелился! А я как раз сегодня собирался его разыскать. Хотелось повидаться с ним. Откуда он приехал?
— Из Свердловска. Вчера вечером. А сегодня…
— Может быть, несчастная любовь?
«Нет, это не Иванов, — подумал Афонин. — Тот сразу сообразил».
Капитан коротко изложил соображения, по которым искать причину самоубийства Михайлова в Свердловске было бесполезно.
— Это логично, — согласился Нестеров, выслушав Афонина. — Но подумать только… Сегодня утром… А послезавтра…
— В том-то и дело!
Наступило молчание. Нестеров о чем-то задумался, видимо о Михайлове. Афонин не мешал ему. Пусть вспоминает! Разговор будет длинным, и не в интересах следствия форсировать его. Нестерову предстояло рассказать многое.
— И всё-таки погиб от пули, — неожиданно произнес оп.
— Как это понять? — спросил Афонин.
— А вот когда расскажу, тогда поймете. У каждого человека своя судьба.
— Вы фаталист?
— Поневоле станешь им после четырех лет партизанской жизни. Когда смерть смотрит в глаза четыре года подряд, каждый день и каждый час, единственный выход — махнуть рукой и сказать себе: «Что суждено, то и будет. Надо думать не о своей смерти, а о смерти врага».
— Это совсем не фатализм, — улыбнулся Афонин. — Так думают на фронте все. Без этого нельзя воевать.
— А вы и всерьез подумали, что я фаталист? Забегу немного вперед. Коля Михайлов искал смерти от немецкой пули.
— От нее он и умер, — сказал Афонин.
— То есть?
— Он застрелился из немецкого пистолета.
— Вот как! Так что же я могу рассказать вам? Коля Михайлов…
— Одну минуту! — перебил Афонин, которому пришла в голову новая мысль. — Посмотрите, пожалуйста, вот на эту фотографию.
— Снято с мертвого? — спросил Нестеров, взглянув на снимок.
— Да. Это он?
— Конечно он! Вы же сами знаете.
— Мы не в счет. Важно, чтобы его опознали вы. Нельзя исключить и такую возможность, что вместо Михайлова приехал в Москву и застрелился другой человек.
— Если бы так! Но, к сожалению, это, несомненно, мой Михайлов. Сейчас я вам это докажу.
Нестеров подошел к письменному столу и долго рылся в одном из ящиков. Афонин не сомневался, что сейчас увидит фронтовую фотографию Михайлова.
«Очень удачно, — думал он. — В наших руках будет фотография живого Михайлова. Это может очень пригодиться».
— Вот! — сказал Нестеров, снова усаживаясь в кресло и держа в руках довольно толстую пачку снимков. — Сейчас найдем!
Он медленно стал перебирать карточки, иногда подолгу разглядывая то ту, то другую. Афонин терпеливо ждал.
Наконец Нестеров закончил свой осмотр и протянул Афонину три снимка.
— Пожалуйста! — сказал он. — Убеждайтесь! Фотографии были очень плохие. На всех трех был изображен не один Михайлов, как надеялся Афонин, а группы бойцов, среди которых капитан только с большим трудом нашел того, кто его интересовал. Но как бы плохи были снимки, сомнений не было.
— Да, это он, — сказал Афонин.
Нестеров взял снимки из его рук.
— Здесь три группы моих партизан, — задумчиво сказал он. — Мало кто из них остался жив. Вот это взвод разведки, это диверсионная группа, а это автоматчики. Интересно, что Михайлов не принадлежал ни к одному из этих подразделений. Он был в стрелковом взводе. Но бойцы попросили его сняться вместе с ними. Это должно доказать вам, какой любовью пользовался Коля Михаилов во всем нашем отряде. И эта любовь была заслуженна.
— Только любовь?
— Почему вы так спросили?
— Любовью бойцов может пользоваться просто хороший парень.
— Нет. — Нестеров покачал головой. — Видно, что вы не были в партизанах. В партизанской жизни мало быть «хорошим парнем», как вы выразились. Этим не заслужишь любовь людей, ежедневно рискующих жизнью. Надо быть хорошим бойцом! А Михайлов был образец воина. Он пользовался не только любовью, но и уважением. И не только бойцов, а всех, в том числе и моим.
— Простите! — сказал Афонии, видя, что фраза, которую он произнес намеренно иронично, произвела на бывшего командира отряда неприятное впечатление. — Я совсем не хотел обидеть память вашего товарища.
— Да, именно товарища. Теперь, когда Михайлов умер, я больше чем прежде чувствую, что он был товарищем, даже другом. А не просто одним из бойцов, которых много перебывало у меня за четыре года.
Афонин почувствовал, что пора переменить разговор.
— Мне остается выслушать вас… Простите, до сих пор не спросил вашего имени и отчества.
— Федор Степанович.
— Прошу вас, Федор Степанович, рассказать как можно больше. Малейшая подробность может пролить свет на это темное дело.
— Какое «темное дело»?
Афонин мысленно выругал самого себя. Ведь он всегда умел найти правильный тон с каждым, кого допрашивал или с кем вел беседу. Полковник Круглов, а раньше, до воины, областной прокурор неоднократно хвалили его… а это умение. А вот сегодня ему положительно изменило следовательское чутье. В разговоре с Нестеровым он допустил вторую ошибку подряд.
— Я сказал «темное дело» потому, что причины смерти Михайлова покрыты мраком. Рассеять этот мрак — моя цель. И реабилитировать вашего покойного друга.
— Реабилитировать?
— Вы должны понимать, что самоубийство…
— Да, да! Я не подумал об этом. Было бы очень неприятно и несправедливо… Хотя Михайлов был достоин любой награды. Больше, чем я!
