приглашение на курорт передали.
Позвала я Аню, и она мне вслух читает:
«Повестка. Военнообязанному Иванцову Ивану Климовичу.
На основании закона о всеобщей воинской обязанности Вам надлежит явиться на сборный пункт Варваровского военкомата к такому-то часу, такого-то дня. При себе иметь: паспорт, военный билет, две пары нательного белья, кружку, ложку, полотенце, предметы личной гигиены, продовольствие на 3 дня. Иметь исправную одежду и обувь.
За неявку к указанному времени будете привлечены к уголовной ответственности».
Когда Аня прочитала мне эту повестку, меня такая злость взяла… Говорю, я этим солдатам:
— Идемте со мной…
Завела я их в хату и, показывая им, совершенно пустую комнату с огромной дырой в стене и лежащего на полу на тряпках еле живого деда Ваню, спрашиваю:
— Какая же тут, к черту, может быть уголовная ответственность?.. О каких двух парах нательного белья,… исправной одежде, обуви и продовольствии на 3 дня они там пишут?!.. Они, что там, в военкомате, совсем уже с ума посходили?
Солдаты в затылках почесали и говорят:
— Нам приказали повестку передать — мы передали, а дальше уже сами решайте свои проблемы.
Побежала я тогда к председателю колхоза — Андрею Мизенко и, показывая повестку, спрашиваю его, что мне делать-то?
— Не знаю, — отвечает он мне, — но с этим делом лучше не шутить — за неявку можно и в тюрьму загреметь.
Посмотрела я на него умоляющими глазами.
— А может, ты мне справку напишешь, что дед Ваня ранен и не может прибыть к назначенному времени?
— Нет, — немного подумав, говорит он мне, — справку я такую тебе дать не могу — я не врач, чтобы такие справки раздавать. Советую тебе деда Ваню в военкомат отвезти — пусть там на него посмотрят и сами решают, что с ним делать.
Хорошим мужиком был этот Андрей, но глядя на него, я тогда видела, как в его глазах страх стоит — боялся он ответственности за справку такую,… запуганными до чертиков мы все тогда были.
— Ну, а телегу, — спрашиваю, — ты хоть дашь мне деда отвезти?
— Нет, — отвечает он мне, — я не могу лошадей от работы отрывать — и так убитых возить нечем.
Ну, что ты тут будешь делать?..
Вышла я от председателя колхоза, а голова кругом идет — не знаю, что мне и делать, прямо хоть на корове своей деда Ваню вези…
А по дороге к дому смотрю, Шура Усатенко — девочка пятнадцатилетняя, солдатские трупы на телеге, запряженной лошадью, к месту захоронения везет.
Догнала я ее и говорю ей:
— Шурочка, девочка моя, помоги мне, если не ты, то деду Ване конец придет.
Повздыхала она, а потом говорит мне:
— Я головой рискую, тетя Килина, но, так и быть — ночь в Вашем распоряжении.
Я готова была ей тогда ноги целовать… Этим же вечером мы погрузили деда Ваню на телегу, и я поехала в Варваровку.
Где-то часам к трем ночи приехали мы в Варваровский военкомат, а он закрыт — пришлось ждать до восьми утра. Потом, когда уже офицеры пришли, показала я им деда Ваню и повестку его — думаю, сейчас они скажут мне, что такому еле живому деду уже нечего в армии делать, а они говорят мне, что его обследовать нужно, что мне нужно его в госпиталь отвезти.
Написали в военкомате ему направление, и повезла я его в госпиталь. Слава Богу, — думаю, — что все так хорошо закончилось, что теперь хоть деда Ваню лечить будут.
А время словно взбесилось тогда: пока то, да се, еще часа два прошло. Чувствую, что Шурочка моя там, дома, уже с ума сходит, ждет меня с лошадью.
Примчалась я в Ткачевку часам к двенадцати, а там Шурочка вся в слезах, уже места себе не находит — отругали ее за то, что она самовольно колхозное имущество раздает и отправили ее вместе с другими девчонками на своем горбу трупы таскать.
Так мне тогда стыдно перед ней стало и обидно и горько за жизнь ту бестолковую, что готова повеситься была. Извинялась я перед ней тогда так, что потом она уже сама меня успокаивала.
А потом, как-то недельки через две после этого, пошла я после работы в Варваровку навестить деда Ваню.
К утру, помню, приползла я в госпиталь, а его там и след простыл. Говорят мне на проходной: убыл, мол, Иванцов Иван, согласно предписанию, в действующую армию.
У меня аж в глазах потемнело. Как это, убыл?!..
Побежала я тогда к врачу: как же так, товарищ доктор, — говорю я ему, — деду Ване же ведь нельзя в армию — он же еле живой!..
— Ну, во-первых, — отвечает мне тот врач, — мы твоего мужа подлечили — он уже ходит, а, во- вторых, вопросами отправки солдат занимаюсь не я, это не в моей компетенции. Иди в военкомат и там разбирайся: кого, куда и зачем?..
Побежала я тогда в военкомат, все еще надеясь, что увижу деда твоего.
Зашла я к какому-то начальнику в кабинет, а там у него несколько офицеров сидят и курят все — дым столбом стоит — не продохнуть, хоть топор вешай…
— Я пришла из Ткачевки и хотела бы узнать, отправили ли уже на фронт моего мужа — Иванцова Ивана, — обратилась я к старшему в кабинете — капитану по званию.
А тот окинул меня взглядом, и на щеках его от злости аж желваки заходили.
— Во-первых, — сквозь зубы раздраженно заговорил он, — я твоего хохляцкого языка не понимаю. А во-вторых, — кто тебе разрешил сюда заходить?.. Быстро вышла отсюда…
Я на колени перед ним упала, слезы текут, пытаюсь на русском языке объяснить ему, что моего мужа из госпиталя сюда вызвали, чтобы на фронт отправить, а он еле живой, что он еще в Гражданскую войну в шею был ранен, а сейчас еще и в голову, и в позвоночник,… а тот как закричит:
— Ты что же там, тетка, при румынах совсем уже чувство советского патриотизма утратила?!.. Не понимаешь, что война идет, и что фронту солдаты нужны?!
— Да какой же из него солдат? — говорю я, — вы хотя бы посмотрели на него — он же еле живой!
— А он мне не барышня, чтобы смотреть на него, — отвечает мне тот капитан, и тут же ледяным голосом он добавляет: — пару раз в атаку сходить — сгодится.
А другой офицер — молодой лейтенант, весь румяный, рядом с ним сидит и, выпуская в потолок дым кольцами, с ухмылкой добавляет:
— Мы уже свое отвоевали — пускай теперь хохлы повоюют…
Не выдержала я тогда.
— Какие же вы сволочи, — говорю я. — Как же у вас язык поворачивается говорить мне такое? Чем мы, хохлы, провинились перед вами, за что попрекаете вы нас? Неужто, вы думаете, что мужчины наши с первых дней войны у себя в хатах спрятавшись, сидели?.. Да они же, говорю я, еще до того, как тебя, молокососа, в армию призвали, с первых дней войны на фронте воюют, многих уже наверное, и в живых-то нет…
— Конечно, — уже обращаясь ко мне, продолжала баба Киля, после небольшой паузы, — желания защищать Советскую власть, которая причинила нам столько горя, у нас в начале войны не было, но и с распростертыми руками мы фашистов тоже не встречали. Мы понимали, что это враги наши, такие же, как и Советская власть, которая была ни чем не лучше фашистской — у меня была прекрасная возможность убедиться в этом: сначала эта хваленая власть нас тут всех, как последних тварей, голодом морила и в лагеря ни за что ссылала, а потом, когда она защитить нас от немцев не смогла и на произвол судьбы нас
