почву и можно переходить к целит своего визита, Алина неизменно уводила его от этой темы, пока он не начал подозревать, что она догадалась о его намерениях и сознательно избегает соответствующего разговора — таким предположением он, конечно, польстил себе.
Подробно, в деталях, обсудив успешную кампанию Алины в Маризи и представив ей два предварительных предложения на будущее, он добрался до темы денег.
— Не хочется об этом, — сказала Алина, отвечая на его вопрос. — У меня есть больше ста двадцати тысяч Франков наличными.
Генерал удивленно присвистнул.
— Черт знает что! — воскликнул он. — Этот американец делает золото?
— Кажется. А вы ничего не скажете о том, как ловко я их от него получила?
Генерал лукаво смотрел на нее.
— Поживем — увидим. Помните, я уже говорил вам: нужно быть круглым дураком, чтобы давать так много и ничего не получать взамен.
Алина засмеялась:
— Он надеется… жениться на мне.
Генерал фыркнул.
— Будьте откровенны, — сказал он, — я желаю знать, не может ли он вмешаться…
— Вмешаться? Во что? Каким образом?
— В… некоторые планы.
Алина бросила на него быстрый подозрительный взгляд:
— Но мы все это обсудили раньше.
— Знаю. Но если будет необходимо отделаться от него, что тогда?
— Я уже говорила вам, я отделаюсь от него сразу, как только вы будете готовы.
— Да, как только я буду готов покинуть с вами Маризи. Но что, если мы откажемся от этих намерений?
Несколько мгновений Алина с некоторым подозрением разглядывала генерала, потом сухо сказала:
— Мой дорогой Пол, вы пытаетесь что-то выведать.
Разве я не говорила вам раз двадцать, что все эти ваши уловки просто смешны. Итак, что вы хотите? Признавайтесь.
— Значит, я могу быть откровенным? — спросил генерал с видом человека, который скорее готов пойти напролом, чем получить преимущество в результате нечестного приема.
— Да, — улыбнулась Алина. — И умоляю вас, генерал, не надо меня обманывать.
«Я должен использовать стратегию, я должен быть тактичным», — призвал себя Нирзанн.
И после короткого раздумья сказал громко, со значением:
— Алина, сегодня утром принц заходил в мою комнату во дворце поговорить. — Генерал Нирзанн никогда не употреблял слов «моя комната», не добавив при этом «во дворце».
— В самом деле? — сказала Алина, пристально глядя на него.
— Да. Он зашел поговорить о вас. В самом деле. Он притворился, что цель его визита — обсудить это несчастное дело со смертью месье Шаво, но я-то вижу его насквозь. Он зашел поговорить о вас.
— В самом деле? — повторила Алина. — Его высочество очень любезен.
— Но это не любезность. Уверяю вас, он думает только о себе. Мадемуазель, вы говорили, что любите меня.
Я готов поверить, что занимаю определенное место в вашем сердце. Но что, если у меня есть соперник в лице принца Маризи?
Алина смотрела на генерала; издевательство в ее глазах и на губах было едва заметно, так что она благополучно выдержала пристальный взгляд, которым он прямо-таки впился в нее.
— Мой дорогой Пол, — ответила она, — единственная причина, по которой я повторяю вам, что люблю вас, заключается в том, что мне доставляет удовольствие это говорить. Вы отлично это знаете. Никто, даже сам принц, не сможет занять ваше место… в моем сердце.
Впервые за два месяца генерал не счел нужным в восторге упасть на колени перед ней, услышав слова любви, которые произнесли ее губы. Его разрывали противоречивые чувства.
Он любил Алину, как только мог любить женщину, но его возможности в этом направлении были весьма ограничены. Истинная страсть никогда не бушевала в его Доблестной груди. Сильнее, чем любовь к женщинам, была его преданность принцу и мечта оставаться первым в череде тех, кто пользовался благосклонностью принца, — и, помимо этого, для него имел значение (и немаловажное) орден Крест Бата.
Он был полностью поглощен этими мыслями, и торжественное заявление Алины о любви вызвало только улыбку на его губах — улыбку, которую на лице обычного человека, но не генерала, можно было бы назвать глупой. Вздохнув для видимости, он сказал:
— Тем не менее, дражайшая, я начинаю опасаться.
Принц непобедим.
— Но не для вас, Пол.
— Увы! Боюсь… даже для меня.
— Вы не слышали, что я вам сказала? Я люблю вас.
— Но если бы принц попытался…
— Он не добился бы успеха.
— Не могу в это поверить.
— Клянусь вам.
— Не верю. — Генерал начал приходить в отчаяние.
Алина открыто засмеялась:
— Мой дорогой Пол, вы сказали это так, как будто и не хотите поверить в это.
Генерал горячо протестовал против таких инсинуаций:
— Как вы можете такое говорить? Господи боже! Разве я не рискую своей репутацией… самим своим существованием… ради вас?
— Тем не менее вы просто хотите бросить меня.
Генерал Нирзанн слегка смутился, он словно ходил по порочному кругу и не знал, на чем остановиться. Решительно он должен либо на что-то отважиться, либо вовсе отказаться от своей миссии. Приходилось выбирать из двух одно. Он прочистил глотку. Как же это сказать? Он открыл было рот и опять закрыл. Потом все же прыгнул в омут:
— Нет, я не хочу бросать вас. Но, мадемуазель, я — слуга моего принца. Все, что я имею, — мой кошелек, моя честь, моя жизнь, — все принадлежит ему. И даже то, что мне дороже всего…
Алина резко прервала его:
— Стоп, генерал.
Но он продолжал с нарастающей уверенностью:
— Вы должны понять меня, дражайшая Алина. Вы знаете, что я люблю вас, но там, куда ступил мой принц, я отступаю. Вот о чем я пришел говорить с вами. Не как эмиссар, — уверяю вас, не поэтому, — но его желание так очевидно! Что я могу сделать? К несчастью, ничего, кроме как выбирать меньшее из двух зол.
— И потерять меня, это меньшее? — Ей было очень весело.
— Нет… это… вы должны понять… — Генерал удивлялся, какого черта ей понадобилось, чтобы дело приняло такой неприятный оборот.
— Я понимаю, — сухо сказала Алина. — И вот мой ответ: я люблю вас!
— Конечно, конечно; и я люблю вас, — отвечал генерал, начиная терять терпение. — Но разве вы не понимаете? Невозможно предать принца.
— Значит, я добьюсь невозможного, — спокойно ответила Алина.
При столь простом заявлении о намерениях генерал в волнении вскочил на ноги.
— Я знаю, в чем причина! — вскричал он. — Американец! Я все время подозревал его. Вот кто стоит за всем этим.
— Вы имеете в виду Стеттона?
