— Именно так. Я сам управляю своими делами, месье.
Ожидание длилось пять минут. Стеттон лихорадочно думал о том, что должно произойти. Принц просматривал бумаги, лежавшие на его столе.
Дверь тихо отворилась, и вошла Алина. Наверное, она успела спросить у слуги о том, кто находится у принца, потому что, увидев Стеттона, не проявила не только удивления, но и вообще никаких эмоций. Она пересекла комнату и остановилась возле принца, который заговорил первым:
— Мадам, я послал за вами, чтобы вы услышали то, что хочет сказать месье Стеттон. Он хочет поговорить о вас. Теперь, месье, приступайте и будьте лаконичны.
Месье Стеттон вдруг возымел огромное желание провалиться сквозь пол. Он осознал, что Науманн был прав — в высочайшей степени прав. Ему нечего было сказать; он ничего не осмелится сказать.
По глазам принца он очень отчетливо видел, что произойдет с человеком, который попытается опозорить женщину, носящую столь славное имя, без — как выразился Науманн — несомненных и немедленных доказательств.
Он несколько раз открывал рот, чтобы начать говорить, и не мог подобрать слова. Им владело только одно, довольно позорное, желание — бросить все и сбежать.
Принц сказал с легким нетерпением:
— Ну, месье?
И тут, поскольку Стеттон продолжал молчать, раздался голос принцессы:
— Ваше высочество, я могу понять затруднение и нежелание месье Стеттона говорить при мне. Я очень хорошо знаю, что он желал бы сказать, и вполне естественно, что он колеблется, стоит ли это говорить в моем присутствии. Мне очень жаль, что он вообще посчитал необходимым говорить, но ваше высочество уже знает, что я далеко не совершенство.
Судя по легкой улыбке, которая мелькнула на лице принца, похоже было, что он совсем не уверен в чем-либо подобном. Принцесса повернулась к Стеттону:
— Месье, если бы вы позволили мне объясниться за вас, я буду рада это сделать.
Стеттон кивнул, и на лице его отразилась признательность.
— Вы, ваше высочество, будете неприятно удивлены тем, что я сейчас скажу, — начала принцесса, почти слово в слово повторив то, что несколькими минутами ранее сказал Стеттон, — но я надеюсь на ваше прощение, хотя сама я в прощении не нуждаюсь. Я буду кратка.
Ваше высочество, вспомните день, когда вы оставили меня, — как я думала, навсегда, — ужасно несчастной и в слезах. На следующий день месье Стеттон просил меня стать его женой, и я приняла его предложение.
Действительно, — принцесса пристально посмотрела на Стеттона, не замечая, что на лице принца появилось выражение удивления, — у меня до сих пор хранится полученное от него письмо, которым, ручаюсь месье Стеттону, я буду очень дорожить.
Три дня спустя вы, ваше высочество, зашли ко мне в ложу в опере и дали мне повод поверить… то есть сказали мне, что заедете ко мне на следующий день. В тот же вечер я отказала месье Стеттону. Не отрицаю, я заслуживаю упрека; это был несколько вероломный поступок, и месье Стеттон имел все основания почувствовать обиду на меня.
Принцесса остановилась, посмотрела сначала на принца, потом на Стеттона, ее прекрасное лицо было скромным и трогательно умоляющим. Принц казался очень удивленным. Глядя на молодого человека, он сурово спросил:
— Что же это, месье Стеттон? Вы называете серьезным обвинение женщины в том, что она изменила свое решение?
Что касается Стеттона, то он потерял дар речи. Гнев на свою беспомощность, удивление дьявольской хитростью и поразительной изворотливостью Алины и совершенно неуместная благодарность за то, что его затруднительное положение разрешилось, — все эти сложные чувства повергли его в замешательство. Он молчал.
Тем временем принц требовательно смотрел на него, ожидая, когда тот заговорит. Стеттон хотел наброситься на женщину, которая стала принцессой Маризи, с ожесточенными обвинениями, но не посмел и не смог. И кончил тем, что вообще ничего не сказал.
Не говоря ни слова, он отвесил глубокий поклон принцу и принцессе, повернулся и пошел к двери.
Уже дойдя до двери, Стеттон услышал голос позади себя:
— Пусть он идет, Мишель.
Еще минута, и он оказался на улице.
Ну что ж, все кончено. Так он думал. Для него навсегда потеряна не только Алина, но и какая бы то ни было надежда на мщение. Конец авантюре, которая должна была бы привести его к алтарю счастья. Эта глава закрыта. Не стоило бы тратить время на рыдания над пролитым молоком; к такому, вполне философскому, заключению он пришел, когда добрался до дверей своей комнаты в отеле «Уолдерин».
Он без аппетита съел ленч, с час прогуливался по улицам, еще часик поболтал со знакомыми, встреченными на Уолдерин-Плейс.
В три часа дня он обнаружил, что сидит в читальной комнате отеля с книгой в руках, но смятенные мысли мешали ему читать.
Внезапно он почувствовал чью-то руку на своем плече. Подняв глаза, он увидел стоявшего рядом Фредерика Науманна.
— Я ищу тебя уже два часа. Куда ты, черт побери, подевался?
Стеттон, не считавший нужным посвящать друга в подробности своей блестяще выполненной миссии во дворце, ответил, что он никуда особенно не девался.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал Науманн. — Давай поднимемся в комнату.
Стеттон, которому не хотелось разговаривать не только с Науманном, но и с кем бы то ни было вообще, нехотя поплелся к лифту и далее в свою комнату.
По правде говоря, молодой дипломат выглядел как человек, который принес новости. Но какие новости могли бы сейчас заинтересовать Стеттона?
Они сели, закурили по сигарете, и Науманн начал:
— Сегодня утром я получил письмо.
Это не показалось Стеттону такой уж катастрофой, и он ничего не ответил.
— Письмо от мадемуазель Жанвур, — возбужденно продолжал молодой дипломат. — Что ты думаешь об этом?
— Не могу сказать, что я вообще о чем-нибудь думаю.
Науманн фыркнул:
— Да? Ну что ж, а я думаю. За последние два месяца я написал ей не менее дюжины писем и потратил небольшое состояние на взятки и подкупы. И вот — первое слово, которое я получил от нее.
— И что же она написала? — Это было сказано с полнейшим равнодушием.
— Не много. Но кое-что. Стеттон, я собираюсь жениться на ней. Я не могу жить без нее. Но принцесса не позволяет ей иметь со мной дело… и она не имеет.
Об этом она и говорит в своем письме.
Так какого черта ты предполагаешь жениться на ней?
— Но это еще не все, что есть в письме, — продолжал Науманн, не обратив внимания на слова Стеттона. — Она пишет, что все равно любит меня; что она никогда не сможет полюбить никого другого, а вслед за этим просит меня не посылать ей больше никаких писем. Ну, это решать мне. Я намерен написать в Берлин сегодня вечером. В течение двух дней полиция всего мира отыщет Василия Петровича.
— Они его не найдут.
— Почему?
— Потому что он мертв.
Науманн остро взглянул на него:
— Ты так думаешь? Откуда ты знаешь…
— Я не знаю. В конце концов, у меня нет об этом точных сведений. Но я совершенно уверен, что он умер.
Господи боже! Разве я не обыскивал все углы Европы так тщательно, что мог бы отыскаться даже
