подчиняются все остальные, ибо Атон был богом Солнца, вдыхающим жизнь во все живое. Его поклонников объединяло не столько давление сверху, сколько искренняя вера. Царица надеялась использовать религию как политический инструмент, способный обеспечить единство Египта. В намерения Тийи не входило, чтобы ее сын отдал религии предпочтение перед политикой; Аменхотеп сам отказался ставить религию на службу чему бы то ни было. У матери был четкий политический план, но сын воспринял ее слова буквально. Он посвятил себя религиозному призванию, подвергнув опасности страну, империю и трон.
Эйе умолк и туже завязал шарф, охватывавший плечи. Его лицо под пышным париком казалось маленьким. На какое-то время наступила тишина, а затем он продолжил:
— Я продолжал поражаться интеллекту этого маленького мальчика. Казалось, он родился с разумом верховного жреца. Иногда до меня доходило, что я спорю с ним как с равным. К десяти годам его ум напоминал горячий источник, кипящий идеями. В его слабом теле скрывались такая воля и такое упорство, что я считал это живым доказательством превосходства человеческого духа над самыми тренированными мускулами. Он был до того предан своим религиозным взглядам, что не тратил времени на подготовку к занятию престола. Мальчик не принимал на веру ни одну идею без ее обсуждения и не стеснялся выражать свои сомнения, которые у него вызывали многие из наших традиционных учений. Я был потрясен, когда однажды он сказал:
— Фивы! Священный город! Разве не таким его считают? Учитель, Фивы — это всего-навсего притон пьянства, разврата и сборище алчных торгашей. Что собой представляют эти великие жрецы? Они заражают людей суевериями и забирают у бедняков последнее. Соблазняют женщин, оправдывая это волей богов. Их храм превратился в вертеп блуда и греха. Фивы прокляты.
Услышав эти слова, я пришел в ужас.
Мне уже мерещилось, что в меня, его учителя, тычут пальцами.
— Эти жрецы являются опорой трона, — ответил я.
— Если так, то трон стоит на лжи и смерти.
— Силы у них не меньше, чем у армии, — предупредил я.
— Воры и бандиты тоже сильны.
С самого начала было ясно, что ему не по душе Амон, правивший в святая святых. Он предпочитал Атона, свет которого сиял миру.
— Амон — бог жрецов, а Атон — бог небес и земли.
— Ты должен почитать всех богов.
— Значит, я не должен доверять своему сердцу, которое говорит мне, что правильно, а что нет? — спросил он.
— Однажды тебя коронуют в храме Амона, — сказал я, пытаясь убедить его.
Он раскинул тонкие руки и ответил:
— Я бы предпочел короноваться под открытым небом, при свете солнца.
— Амон — бог, который даровал твоим предкам силу, позволявшую одерживать победы над врагом.
Он умолк, задумался, а потом сказал:
— Я не могу понять, как бог может кому-то позволять убивать его собственные создания.
Я встревожился еще сильнее, но продолжил попытку переубедить мальчика:
— Мы, дети Амона, не всегда можем понять его божественную мудрость.
— Солнечный свет Атона, льющийся на нас сверху, не разделяет людей на своих и чужих.
— Ты не должен забывать, что жизнь — это поле битвы.
— Учитель, — печально ответил он, — не говори мне о войне. Разве ты никогда не видел солнца, встающего над полями и Нилом? Разве ты не видел горизонта на закате? Не слышал пения соловья или воркования горлицы? Неужели ты никогда не ощущал священного счастья, скрытого в глубине твоего сердца?
Я понял, что бессилен. Он был подобен дереву, и я не мог мешать ему расти. Я рассказал о своих страхах царице, но она не разделила моих опасений.
— Эйе, Аменхотеп — всего лишь невинный ребенок, — сказала она. — Когда он вырастет, то лучше узнает жизнь. Скоро он начнет учиться воинскому искусству.
Благочестивый юный царевич начал военную подготовку вместе с сыновьями вельмож. Он ненавидел эти упражнения — возможно, из-за своей физической слабости. Вскоре он бросил занятия, потерпев неудачу, не подобавшую сыну царя.
— Я не хочу учиться убивать, — с горечью сказал он.
Отца расстроило его решение.
— Правитель, который не умеет сражаться, отдает себя на милость собственных полководцев, — сказал он.
Царь и наследник престола часто ссорились. Возможно, эти ссоры таили в себе зерно ненависти, которую мальчик питал к своему великому отцу. Однако я считаю, что жрецы Амона раздули этот факт, обвинив Эхнатона в том, что он стер имя своего отца со всех памятников из чувства мести. Он всего лишь хотел выкорчевать имя Амона. С той же целью он сменил собственное имя Аменхотеп на Эхнатон. А потом наступила ночь, которая сделала его изгоем. Он ждал восхода солнца в темном царском саду на берегу Нила. Я узнал все подробности, когда встретил его утром. Кажется, это было весной. В воздухе не чувствовалось ни пыли, ни сырости. Я поздоровался с мальчиком, и он обернулся ко мне. Его лицо было бледным, глаза — широко раскрытыми.
— Учитель, мне открылась правда, — сказал он, не ответив на мое приветствие. — Я пришел сюда перед рассветом. Ночь была моим спутником, а ее молчание — моим благословением. Я приказал тьме уйти и почувствовал, что поднимаюсь вверх вместе с окутывавшим меня воздухом. Казалось, что я ухожу вместе с ночью. А потом вспыхнул чудесный свет, и перед моими глазами возникли все создания, которые я видел и о которых только слышал; они радостно приветствовали друг друга. Я решил, что преодолел боль и смерть. Меня опьянил нежный аромат Создателя. Я услышал Его звонкий голос, сказавший мне: «Я есмь Единственный и Единосущий Бог; нет другого Бога, кроме меня. Я — правда. Живи в моем царстве и почитай одного меня. Отдайся мне; я даровал тебе мою небесную любовь». Мы долго молча смотрели друг на друга. Меня охватило отчаяние; я потерял дар речи.
— Учитель, ты мне не веришь?
— Ты никогда не лжешь, — ответил я.
— Тогда ты должен поверить мне! — пылко воскликнул он.
— Что ты видел?
— Я лишь слышал его голос на радостном рассвете.
— Сын мой… — Я замешкался. — Если ты ничего не видел — значит, ничего и не было.
— Именно так он являет себя, — решительно ответил мальчик.
— Возможно, это был Атон.
— Нет. Не Атон и не солнце. Он выше их и не имеет с ними ничего общего. Он — Единственный и Единосущий Бог.
Я был поражен.
— Где ты будешь его почитать?
— Всюду и всегда. Он даст мне силу и любовь, нужные для такого почитания.
Эйе умолк. Я хотел спросить, верит ли он сам в бога Эхнатона, но вспомнил совет отца и промолчал. Эйе вместе со многими другими бросил Эхнатона в минуту крайней опасности. Возможно, он был вынужден отрекаться от этой веры до конца своих дней.
— Я был обязан все рассказать царю и царице. Спустя несколько дней я обнаружил, что царевич ждет меня в своем любимом уголке сада.
— Учитель, ты как всегда, выдал меня, — с укоризненной улыбкой сказал он.
— Это мой долг, — спокойно ответил я.
Он засмеялся и промолвил:
