непривычны были прежней интеллигентской психике, некоторые по крайней мере, те циничные формы, в которые вылилась деятельность Чрезвычайных Комиссий. На первых порах люди со слабыми нервами, «мягкотелые», по характеристике Петерса, не выдержали как бы моральной ответственности за кровавую бойню, организованную не только от имени коммунистической партии, но и от имени всего пролетариата. Были выступления и в печати в первые месяцы 1919 г., когда сам творец исторического циркуляра о заложниках Петровский должен был признать, что Чрезвычайные Комиссии вне организационной зависимости в дело строительства советской власти вносят «только разврат».
Чрезвычайные Комиссии в своих действиях руководствуются своим революционным опытом и совестью, а не статьей закона, как мы знаем, заявлял Петерс в декабре 1918 г. Что это значит? — Об этом ранее сказал сам Ленин: «Во имя достижения своих революционных целей, своих желаний
«Пора прекратить болтовню о том, что правовые гарантии — буржуазные предрассудки…» «Разве вы не слышите — писал в феврале 1919 г. Дьяконов, с именем которого мы встречались уже при протесте против тюремных „кладбищ живых“ — раздающихся из мест заключения, с фабрик и заводов голосов не каких-либо контрреволюционеров, а самых настоящих рабочих и крестьян и даже коммунистов, требующих устранения порядков, при которых могут человека в тюрьме держать, по желанию предать в Трибунал, а захотят — расстреляют…» Это «самосуд и беззаконие», причем автор статьи заранее оговаривался, что было время, когда революция давала право на убийство.
«Можно быть разных мнений о красном терроре — писал старый большевик Ольминский,[382] — но то, что сейчас творится в провинции, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина». Он указывал, напр., на явление, когда мальчик 16 лет, бывший «вор и хулиган», получал право в деревне убивать людей.
Характерно, как отнеслись к этой критике сами представители учреждения, названного Зиновьевым «красой и гордостью коммунистической партии». Слова Ольминского им кажутся лишь лепетом «трусливого дитяти»:[383] «Нужно сказать прямо и откровенно, что интеллигенции нечего стало делать, все переговорила и все переписала, не с кем стало вести полемику… так давай искусственно создавать грызню междуведомственную, тогда будет около чего почесать язык…» «Междуведомственная» грызня заключалась в постановке вопроса об ограничении права Ч.К. выносить самостоятельно смертные приговоры, о подчинении ее контролю комиссариатов внутренних дел и юстиции, т. е. о введении ее деятельности в некоторые хотя бы ограничивающие рамки. «Нелепо ввести деятельность Ч.К. в юридические рамки» — отвечает один из чекистов Шкловский в «Еженедельнике». Тот, кто требует поставить Че-ку в зависимость от мертвого закона, тот «подкуплен буржуазией». В этих спорах принимал горячее участие и Крыленко — создатель революционных Трибуналов, конкурировавших с Чрезвычайными Комиссиями в их кровавой деятельности.
Под знаменем ли введения законности в «революционное правосудие» в конце концов шла эта партийная распря? Административная расправа заменялась «комедией суда», в котором решали вопросы жизни и смерти те же члены Чрезвычайных Комиссий. Дело только в форме, которая больше удовлетворяла вкусы главного государственного обвинителя, на совести которого так много невинно пролитой крови… Трибуналы лишь «бледные копии» чрезвычаек — констатирует прежний большевистский комиссар юстиции Штейнберг. «Трибуналы — расправа с врагами советской власти» — гласит официальная надпись над входом в житомирский трибунал.
Как фактически в свое время реагировала Ч.К. на эти теоретические споры, показывают усиленные расстрелы, происходившие в дни споров в центре, и в том числе именно тогда были расстреляны в Петрограде великие князья Николай[384] и Георгий Михайловичи, Дмитрий Константинович и Павел Александрович… В большевистской печати были споры: кто победил в борьбе — Ч.К. или ее противники? Жизнь дала определенный ответ. Происходили реформы, но сущность оставалась все одна и та же, и форма «красного террора» не изменялась. И если мы вспомним слова одного из видных чекистов Мороза:[385] «Нет той области жизни, где Ч.К. не приходилось бы иметь своего зоркого глаза», — то поймем моральную и психическую обстановку жизни в современной России, где действуют отделения Г.П.У. с особыми уже инструкциями для политического шпионажа, со специальными курсами обучения этому шпионажу[386] — точь в точь, как в старых охранных и жандармских отделениях периода царизма. Утверждают, что много выучеников этих учреждений состоят активными работниками Ч.К. Это последнее надо отнести еще к загадочным страницам нашей современности. Здесь правильнее будет пока поставить один вопрос: «правда ли?», как сделало это «Общее Дело»[387] к столь же пикантным сообщениям об отношении между «большевиками и монархистами» в связи с арестом комиссара «для особых поручений» при В.Ч.К. Игн. Арцишевского и монархического агента какого-то капитана Михайлова. Мы не сомневаемся только в одном: азефщина во всех ее видах, согласно вышеприведенному циркуляру Дзержинского, должна была свить себе прочное гнездо,
«Житье у нас ужасное» — писал в мае 1921 г. корреспондент «Рижского Курьера» из Пскова, — «в каждом доме, в каждой квартире и на улице кишат, как муравьи, шпионы… В каждом доме живут коммунисте, которые жадно наблюдают за жильцами… Все чувствуют себя точно в тюрьме, боятся друг друга, даже в своей семье брат косится на брата, не будучи уверен в том, не коммунист ли тот. Мы все измучены и устали, барахтаясь в этом проклятом муравейнике шпионажа». В дополнение можно привести характерный, уже официальный документ, именующийся «задания секр. уполномоченным на янв. 1922 г.» Документ этот предписывает агентам:
1. Следить за Администрацией фабрик и интеллигентными рабочими, точно определять их политические взгляды и обо всех их Антисоветских Агитациях и пропаганде доносить.
2. Следить за всеми сборищами под видом картежной игры, пьянства (но фактически преследующих другие цели), по возможности проникать на них и доносить о целях и задачах их и имена и фамилии собравшихся и точный адрес.
3. Следить за интеллигенцией, работающей в сов. учреждениях, за их разговорами, улавливать их политическое настроение, узнавать о их месте пребывания в свободное от занятий время и о всем подозрительном немедленно доносить.
4. Проникать во все интимные кружки и семейные вечеринки господ интеллигентов, узнавать их настроение, знакомиться с организаторами их и целью вечеринок.
5. Следить, нет ли какой-либо связи местной интеллигенции, уездной, центральной и заграницей и о всем замеченном точно и подробно доносить.[388]
Зиновьев в день пятилетнего кровавого юбилея Чрезвычайных Комиссий писал: «Меч, вложенный в руки В.Ч.К., оказался в надежных руках. Буквы Г.П.У. не менее страшны для врагов, чем буквы В.Ч.К. Это самые популярные буквы в международном масштабе»… Когда-то в «Черном Переделе» переименование III Отделения в Департамент Государственной Полиции называли актом «величайшего посмеяния над русским обществом». Как назвать «реформу», превратившую В.Ч.К. в Г.П.У., итоги которой так отчетливо подвел Зиновьев?.. В России на обывательском языке буквы В.Ч.К. переводились словами: «всякому человеку капут». Мы не знаем, как переведет обывательское острословие новые буквы Г.П.У.[389] Но в международном масштабе это символ той, по словам Каутского, «Головы Медузы», от которой с отвращением должна отворачиваться вся демократия. Наша совесть не имеет права успокоиться на скепсисе Ан. Франса: «все революции поднимают бессмысленные жертвы».
Как-то московская «Правда»,[390] повторяя более раннее обещание Троцкого «перед уходом хлопнуть дверью на весь мир», писала:…«тем, кто нас заменит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища».
В России установилась уже эта мертвая тишина кладбища.
«И мы знаем своим потрясенным разумом и мы видели своими помутившимися глазами то, чего не знали и не видели десятки прошлых поколений, о чем смутно будут догадываться, читая учебники истории,
