- Кажется я знаю, чем был вызван всплеск фантазии нашего сайнс-фрика, - прошипел Борщ из под маски, к которой была присоединена система подачи кислорода. - Эстет хренов, гурман доморощенный. Даже догадываюсь, где он этим благородным пойлом разжился. Точно в броневике чухонском под шумок подрезал, больше неоткуда.
- Тут семи пядей во лбу быть не обязательно, - просипел снаряжённый аналогичным образом Витальич. - С фантазией у него полный порядок. Сдаётся мне, что его перспективы в качестве самогоноварителя я недооценил - даже предположить боюсь, чего ещё такого он намешал в свой коктейль. В столовой у них, скорее всего, уже продолжение было, но может, и наоборот, решили водочкой подлечиться после этого вот зелья. Маски, кстати, можно снимать - вроде бы, всё уже выветрилось.
В нос ударила смесь табачных окурков, несвежего алкоголя и запаха, отдалённо напоминающего ацетон. Борща передёрнуло: как можно в подобной атмосфере работать без противогаза, ему было непонятно.
- А Кузе ведь действительно свойственна некоторая оригинальность, - Витальич подошёл к холодильнику со стеклянной дверью и принялся рассматривать его содержимое. - Каждый артефакт в своём контейнере, но вот спаечку он и вовсе в 'пустышку' поместить додумался. Знает ведь, с чем шутить не стоит.
То, что ещё не так давно было несколькими артефактами, теперь являло собой некую переливающуюся массу, как будто пытавшуюся отрастить щупальца, однако получалось это у спайки плохо: то ли 'пустышка' мешала, а может, оно изначально должно было быть именно так. Понять, какие артефакты Кузя пустил на спайку, возможным не представлялось - получившаяся в результате амёба не несла в себе ни одной знакомой черты.
- Я бы тех, кто с этим инноватором его зелье дегустировал, поместил бы на денёк к себе в лазарет, и чем скорее, тем лучше, пока они с этого ерша чудить не начали. У меня им, если что и грозит, так только порция ночных кошмаров, а так поди угадай, куда их понесёт.
Борщевский хоть и нехотя, но в очередной раз с Витальичем согласился и снова полез за рацией.
- Так, а вот за это его надо пороть. Но тайно, чтобы никто не увидел, иначе ему после этого жизни не будет, - донёсся голос ушедшего в соседнее помещение врача. Борщевский, которого Сирожа уведомил о том, что оба горе-дегустатора спят мертвецким сном, выдал порцию новых указаний и отправился за Витальичем.
В лабораторном 'аквариуме' находился всего один объект, но если бы у Борщевского спросили, чего бы он категорически не хотел видеть у себя на Базе, то этот предмет наверняка занял одно из самых первых мест. Кукла человеческого роста, с женскими чертами, длинными тёмными волосами, одетая в непонятно где раздобытое Кузей платье, стояла посреди 'аквариума', одним своим наличием внося в окружение сюрреалистичность. Борщевскому даже подумалось, что её создатели пытались отобразить идеал женской красоты, но дальше создания оболочки дело у них, по понятным причинам, не пошло.
- Погоди-ка, а это ведь не то, о чём мы оба подумали, - насторожился Витальич. - Те выглядят иначе, да и Кузя у нас хоть и псих, но не дурак. Тут что-то другое.
О том, что поначалу имел в виду Витальич, Борщевский был наслышан от одной из научных групп, вляпавшихся в нехорошую историю с подобными объектами в Припяти, и видел на фотографиях, сделанных ей же. Насколько эти рассказы соответствовали действительности, было неизвестно, но магазин женской одежды, где группа обнаружила несколько манекенов, с той поры обходили стороной даже те безумцы, у которых хватало смелости и дурости лезть в проклятый город. Хуже всего было то, что природа и степень опасности манекенов так и осталась невыясненной: покидала столь неудачно выбранное для ночлега место группа только что не в панике, однако в логах их компов не обнаружилось ничего такого, что могло бы указывать на угрозу их жизням. Может, проблема на самом деле была вовсе не в манекенах, а в самом месте, где они стояли, но желающих проверять это на собственной шкуре, по понятным причинам, не находилось. Тем более странной выглядела мысль о том, что Кузя умудрился каким-то образом разжиться подобным предметом для каких-то своих сумасбродных целей.
- А ведь я знаю, что это за кукла, - несколько отстранённо сказал Витальич. - Не из Припяти она. Слишком уж красива, у нас так делать не умели и не умеют. Кузенька-то у нас буржуй, где только денег на такую достал. И примерно представляю, сколько денег угрохал на то, чтобы её из-за бугра притянуть и на Аномальные протащить, хотя он же у нас талант...
- Сдаётся мне, что всё проще, - скептически произнёс Борщ. - На безбабье ещё и не таких глупостей наворотить можно. Крышей наш Кузенька поехал, не иначе, в фетишисты заделался. До 'белки' допился, интеллигент несчастный.
Женский вопрос на Базе занимал по злободневности третье место, сразу же после вопросов всего происходящего на Аномальных и способов снятия стресса. С женским обществом на Первой было беспросветно глухо по причине отсутствия женского пола как такового. Некоторые остряки хоть и вспоминали порой морское поверье про женщину на корабле, однако от вечеринок, организуемых нелегальными перекупщиками артефактов на Большой земле, редко когда отказывались. Сталкеры, выходя за пределы Аномальных, отрывались на полную катушку, навёрстывая упущенные удовольствия. Борщ на это закрывал глаза: мужиков он понимал прекрасно, да и всплески гормонального фона крепкой мужской дружбе в коллективе не способствовали. Некоторое время в народе витала даже мысль об открытии филиала одного из публичных домов прямо на Базе, но Борщевский в категорической форме высказался против - всё же какое-никакое, а научное учреждение, пусть за долгие годы и выродившееся непонятно во что. Мол, за Кордоном, где вы сами за себя в ответе, чудите сколько влезет, но не тут. 'Бардак начинается с бардака', - резюмировал он, тем самым поставив крест на порнографических мечтах некоторых граждан.
Кузе же, как человеку, пусть и сильно пьющему на почве своей тонкой душевной организации, но всё же имевшему происхождение из интеллигентной семьи, сама идея о продажном сексе была противна. Борщевский помнил рассказы про то, что тому не раз предлагали 'прогуляться до девочек', но каждый раз Кузя строил козью морду и начинал толкать речи о высокой морали. На вопросы же о сочетании высокой морали с пьянством он задвигал ещё более заумные сентенции, в которых окружающим была понятна от силы лишь половина слов. В результате Кузю чуть было не заклеймили девственником (клеймо зануды к нему прилипло чуть ли не с его прибытия на Базу), а все его вылазки - сублимацией на почве сексуальной неудовлетворённости. Кузя плевался, крыл окружающих научными терминами биологического характера, но взятого курса придерживался твёрдо. Теперь же выходило, что либо он скатился до сексуальных извращений, либо же замутил нечто из рук вон выходящее и простым умам недоступное, более того - потенциально опасное. Оба варианта Борщевского не радовали - непонятности и извращенцев он не любил в равной степени. Оставался ещё вариант сдвига по фазе, объяснявший многое, но выглядел он не намного радостнее предыдущих.
- Короче, как проспится, веди его ко мне, - обратился Борщ к Витальичу. - Берлогу эту ставим на печать, а там уже разберёмся. Кто будет спрашивать - говори, что не до конца провели дезактивацию, якобы он тут не только 'лампочку' грохнул. Сдаётся мне, что не всё здесь так просто.
- А ведь она красивая, - Витальич зачарованно смотрел на куклу. - Знаешь, есть у меня одна теория...
- Ещё один выискался, - перебил его Борщевский, - У меня потом расскажешь, а то занесёт кого лихим ветром, брёху потом не оберёмся.
***
- Борис, почему ты не хочешь предположить, что Кузе просто свойственна тяга к прекрасному, пусть и в такой странной форме?
Витальич чаёвничал в кабинете у Борщевского, поскольку других дел у него не было, а тот, кто мог дать им ответ на трепещущий вопрос, по-прежнему спал в лазарете мертвецким сном, от греха подальше привязанный к кровати. Сам же хозяин кабинета, с важным видом и отображением на лице тяжких дум, разрывался между желанием достать из бара коньяку, плюнув на всё, и жаждой узнать Кузин секрет от него самого. Но для подобных расспросов была необходима трезвость ума, которой коньяк категорически не
