– Маришка, девушка, ваша сестричка? Какой милый человек, который приятной наружностию.
– Это моя домработница, раньше их называли горничными, – отвечала Топоркова. – Она учится, а у меня подрабатывает. На одну стипендию сейчас не проживешь. Это плохо разве, Мишель?
– О, не плёхо, – отвечал мужчина ласково, улыбаясь и стараясь говорить медленнее, осторожнее, чтобы как-нибудь ненароком не обидеть, не сбиться со смысла своих слов, стараясь произнесенной фразе придать законченность, округляя ее, и от доверчивого блеска глаз Мишеля хозяйке стало весело, приятно, и она поняла, что ее гость доволен собою.
– О, конечно, такой иметь надо, чтобы располагать собою, я хотель сказать: располагать своим временем, как это принято у вас говорить, – продолжал мужчина. – А как мне можно познакомиться с вашей замешательной сестрою или, как у вас говорят, прислугою или консьерж, как во Франции?
– Где вы, Мишель, так неплохо научились говорить по-русски? – спросила Топоркова.
– Десять лет прожиль в вашем государстве. – Он показал на пальцах десять, резко вскинув растопыренные руки перед глазами Алены, которая все еще продолжала изучающе смотреть на него. – Десять лет, или, как говорят у вас, годоф! За десять годоф можно на луну слетать.
– О, понимаю-понимаю, – весело проговорила Топоркова, окончательно убеждаясь в каких-то своих мыслях, и тут же принялась набирать номер телефона.
– Чем мы будем заниматься сегодня? – игриво продолжала Топоркова, осторожно касаясь пальцем его плеча. – Ты меня понимаешь?
– О, понималь, – отвечал Мишель. – О, мы можем в ресторант пойти, там поужиналь, танцеваль, или, как говорят у вас, плясаль.
– А с кем будешь танцевать?
– О, мадемуазель. Зачем меня спрашивал?
– Вы хотите, чтобы и она, моя горничная, с нами пошла? – удивленно спросила Топоркова, и тут же опять пристально посмотрела на Мишеля, и уже подозревая за ним нечто. – Мань, ты слыхала, ты пойдешь? – крикнула Топоркова так громко и резко, что иностранец вздрогнул и торопливо встал с кресла. Мария не ответила. Аленка прошла на кухню и тихо спросила: – Ты чего молчишь? Пойдешь в ресторан или нет? Надо идти. А то ведь на вечер мне готовить самой не хочется, да и поговорим заодно, на людей поглядим. Я уж была с Мишелем разочек, когда встретилась, после того больше не видела его. Не жлоб он. Поужинаем – что в этом плохого?
– Не пойду.
– Чего? Как не пойдешь? Международного скандала желаешь, дуреха! Раз иностранец приглашает, надо идти. Таков международный этикет. Разве можно так? Мне одной туда не хочется. Когда одна, то будто ты ему после чего-то должна, а так вдвоем – дружеская попойка, за укрепление дружбы между народами. Поехали.
– Не поеду, – не соглашалась Маша, чувствуя, как какая-то боязнь овладела ею. – Я, Аленка, пойду завтра на работу.
– Слушай, а в чем дело? – не понимала Топоркова, осторожно обнимая подругу и стараясь уговорить ее. – А в чем дело? Скажи? Я тебя обидела? Я одна не могу. Фу, какая ты! Мишель, она не желает в ресторан. Ты ее не сможешь уговорить?
Мишель уже стоял в дверях кухни, улыбаясь своей мягкой улыбочкой.
– О, мадемуазель, не делайте плёхо мне. Я челевек мирный, никогда не обижаль женщин.
– Знаешь, Маня, он и на самом деле человек хотя и импортный, а неплохой, честное слово, – рассмеялась Топоркова.
И все-таки Мария настояла на своем, и в ресторан Топоркова направилась вдвоем с Мишелем. Мишель взял такси, завез Марию к тетке по пути в «Националь».
– Кто тебя привез на такси? – спросила тетя Лариса, видевшая со своего наблюдательного пункта-лоджии, как Мария выходила из такси. Ее это обстоятельство поразило, и она в первую минуту, еще не оправившись от удивления, хотела сказать племяннице: откуда приехала, туда и поезжай обратно.
– Моя подружка меня подвезла, – отвечала Мария, проходя в прихожую. – А вы уж подумали чего? А я всего лишь с подружкой приехала, из нашего она городка. А что?
– Какая у тебя подруга? – настороженно поинтересовалась тетя Лариса, которой неожиданно пришла в голову тревожная мысль, и эта мысль не давала ей покоя. Племянница, только вчера приехавшая из провинции, сегодня уже прикатила на такси; такое обстоятельство не на шутку взволновало тетю, зародив в ее нежную, детскую, как она считала, душу, семя тревоги за свою квартиру.
– Тетя Лариса, милая, Аленку Топоркову я знаю с детства, учились в одной школе, она на три года старше меня. Инженер-конструктор. Чего вас волнует? Она умная, много читает, думающая, сама пробилась в жизни, никто ей не помогал. У нее есть сила воли и другие человеческие качества.
– Милуша, я знаю женщин, и не радо мне говорить об их уме. – Лариса Аполлоновна пригласила Марию на кухню пить чай. – У женщины, милочка, ум и сила в том – что она женщина. Я прожила свои годы и не знаю ни единого случая, чтобы сила женщины выразилась в другом. Не знаю, не встречала, не видела. Я прожила трудную, можно сказать, героическую жизнь, такую, что мировая война по сравнению с ней – легкая прогулка. Ты меня хорошенько слушай, милочка. Жизнь у меня трагическая! Однажды арестовали моего мужа. За что? Я узнала, что склад обворовали и в качестве улики воры оставили его перчатку. Хотели на мужа бросить тень! Мужа, Григория Тихоновича, три года таскали. Он поседел после того. Пришлось разводиться, думаешь – легко? Спасибо разобрались, освободили его, но инфаркт он заработал. И поняла я, какой силой обладает женщина. Существенная сила! Благодаря ей, если говорить честно, Григорий Тихонович стал генералом. И к нему снова вернулась я. Слушай меня, милочка. Слушай. Иринка не понимает, говорит: у вас своя, у нас, нашего поколения, своя жизнь. Все едино. Для всех поколений – едино. И такого не бывает, что по-разному. Я прожила не один день на земле. Ты что же, милочка, меня не понимаешь и соглашаться со мной, женщиной умной, не желаешь?
– Да нет же, тетя, – смутилась Мария, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом Ларисы Аполлоновны.
– Но если говорить откровенно, то люди мне вот по горло обязаны. Буквально все.
– Чем, тетя?
– После всего, что я сделала для вашей и нашей родни, которую я буквально, а это было нелегко, спасла от голода в войну и после, я имею право хотя бы на простое сочувствие и глубокое понимание со стороны детей тех, кого я спасла. Как ты думаешь?
– Имеете, тетя Лариса. Я столько о вас наслышалась, что мне боязно было заходить к вам; я боялась вас, так я вас любила заочно.
В тот вечер Лариса Аполлоновна долго беседовала с Марией. Говорила в основном тетя, стараясь показать себя в глазах племянницы человеком значительным, оказавшим влияние на судьбы всех родственников и, даже больше того, – людей вообще, которые в бесконечном долгу у нее, и только невоспитанность, неблагодарность многих из них заставляет кое-кого забыть ее продукты, деньги, доброту и бескорыстие. Если Мария говорила, что брат ее, Дмитрий, институт
