нас мастер только…
– Пристает? Немудрено. Вы такая интересная, красивая, можно сказать. Я бы, пожалуй, приставал, если говорить откровенно, будь я мастером или студентом. Но как говорят: «Блажен человек, который потрудился: он нашел жизнь».
– А я думаю в институт поступать, – с вызовом глянула Мария в глаза Оболокову, как бы говоря: что, мол, вам до меня, когда я пойду учиться. Оболоков смотрел на нее: он, видимо, изучал свое впечатление о ней. Взгляд Марии будто старался подавить его взгляд, вот, мол, они сидят, и, хотя он – кандидат и москвич, а она всего лишь маляр, она с ним на равных и о сострадании не просит.
– А в какой институт, если не секрет, конечно? – вкрадчиво спросил Оболоков.
– Не секрет. Я хотела бы в строительный, – не сбавляла тона, с вызовом отвечала она, ощущая, как непринужденно говорит, как приятно облегает плечи и груди ее кофта, сшитая матерью в последнюю ночь перед отъездом, как толстая юбка, сильно приталенная, сидит на ней так, что лучше и не бывает. Мария себя чувствовала как-то свободно, легко, в ней только тихим жаром горело, дымилось в душе. А Оболоков следил за ней: в том, как повернулась, как, наклонившись слегка вперед, поглядела на него, и в этом простом наклоне было столько милого, естественного, что Оболокову Мария показалась просто красавицей, и он еще сильнее откинулся на спинку, уже откровенно глядя на нее, и при этом как бы видел себя – настороженного и спокойного одновременно.
– Сколько же вам платят на работе? – спросил, закинув с поспешностью ногу на ногу.
– Я работаю-то всего-то ничего.
– Рублей девяносто? – поспешил с вопросом Оболоков.
– Может. Не меньше, должно быть, – отвечала она уже не с таким вызовом, заметив во взгляде сидящего – словно мелькнула тень, а тень эта – интерес к ней.
– Мария, у меня отец и мать – доктора, пенсионеры персональные, хорошие люди, добрые. Одному восемьдесят лет, другому – семьдесят. За ними нужен уход, как за маленькими детьми. Я иногда теряюсь, не знаю, как им помочь. Вы бы им так понравились, я уверен в этом на все сто процентов. Деньги свои и даже еще больше – получите. Не подумайте ничего плохого. Но вы тот человек, я вижу, который по душе будет моим старикашкам. А? Квартира у нас большая, четыре комнаты. Вам дадут свою комнату, и вас будут любить. Это точно, они вас полюбят, мой отец и мать. Теоретически вы ничего не теряете. И практически. Я сижу над докторской, времени нет.
– А у меня получится? Выходит, я к вам в прислуги гожусь?
– Зачем же в прислуги, просто в домработницы или как хотите, так и назовите. Многие студенты в Москве так и учатся. Что тут такого, разве ухаживать за немощными людьми зазорно? Благородно. Нужно быть выше мелочей, Мария. Вы думаете, что вы – молодая, красивая, потому я вас и приглашаю? Нет, Мария, не по мне ловить миг удачи. Согласны?
Мария не знала, что ответить Оболокову. С одной стороны, тот так на нее смотрел, во взгляде сквозила тайная заинтересованность в ней, но в то же время от предложения кандидата Марии стало не по себе, неприятно, и все, казавшееся до этого за минуту замечательным, сразу улетучилось, уступив место ожесточенности, – такое бывает у человека, которому кажется, что его преднамеренно унизили.
– Спасибо, – ответила она решительным шепотом.
– Вы, Мария, очень милая, и моим старичкам понравились бы, а они бы вас полюбили, – проговорил Оболоков, как бы оправдываясь, понимая все без слов.
– А вам нравится Ирина? Вы женитесь на ней? – лихорадочно спросила Мария.
– Теоретически я допускаю, – неопределенно отвечал Оболоков, глядя на вошедшую Ирину.
– Ирина, твоя сестра собирается поступать в строительный вуз. Это же отлично.
– Хорошая мысль, – оживленно проговорила Ирина, стараясь успокоиться после нервного разговора с матерью.
– А вы хорошо обдумали свой шаг? – спросил Оболоков Марию, внимательно смотря на Ирину. – Дело серьезное. Институт – этап в жизни.
– Я? – удивилась Ирина.
– Нет. Я имею в виду Марию.
– Зачем же так тогда на меня глядеть? – засмеялась Ирина.
– Это моя привычка смотреть пристально.
– Я подумала уже. И решила. Еще подумаю, время есть, – отвечала нарочито уверенно Мария. «Почему он предлагает мне место домработницы? Неужели кандидат не находит унизительным для меня свое предложение?» Мария глядела на Оболокова, готовая возненавидеть его; как замечательно было, она могла с дерзким вызовом смотреть ему в глаза – самой приятно до сих пор ощущать свой взгляд, – шел интересный, красивый разговор об истине, и в разговоре, в общении этих людей Мария находила что-то значительное, полное глубокого смысла и – вот приглашение в домработницы.
«Вот жизнь! – думалось ей. – Как же так можно?» А сейчас, обратив умные глаза на Ирину, кандидат опять говорил какие-то ученые слова, забыв, наверное, совсем только что сказанные ей, Марии, трусливой мышкой прикорнувшей в кресле. «Ах вот оно как, – прикидывала Мария, следя за разговором сестры с Оболоковым. Она не участвовала в беседе, ничего не слышала, а только видела, как они говорят. – Вот как надо поступать: сделаться глубоко равнодушной к его словам, предложению, презирать его». Она старалась успокоиться и придать себе вид лениво, равнодушно глядящей женщины, много познавшей, такой, которую ничем не удивишь, и желала одного – чтобы он помучился от ее равнодушного и безразличного взгляда. «Надо волю собрать, – уговаривала она себя. – Уходить не надо. Сиди и слушай. Запоминай, гляди на него смело, открыто». Мария заставляла себя глядеть на Оболокова, чувствуя, что не может выдержать его взгляда.
Мучаясь и страдая, заставляя собрать всю силу воли, чтобы вести себя как ни в чем не бывало, Мария молча просидела весь вечер, униженно, как ей потом показалось, молчала. Когда Оболоков ушел, решила ждать подходящего случая, чтобы отомстить ему за обидные слова.
– Нравится тебе этот типчик? – спросила Ирина, раздеваясь, готовясь спать. – Только честно. Не хитри. Я вижу: нравится.
– А тебе? – спросила Мария, разглядывая красивый французский лифчик на сестре, вздохнула – все у Ирины модно, удобно, необычно – даже нижнее белье.
– Понимаешь, Машка, он эгоист, это видно за версту. Признаться, я боюсь – он думает исключительно о себе, а обо мне – никогда. Если я за него замуж пойду, начнутся страдания. Конечно, эгоиста из него не выбьешь, как пыль из ковра. Характер тридцатилетнего мужика не переделаешь, характер сложился. Значит, надо подстраиваться. А я не могу подстраиваться. Надо быть большим дипломатом, чтобы жить с ним. Он занят только своей докторской диссертацией, ничто его не интересует. А тебе нравится?
– Но… а если нравится?
– В Москве много мужчин, которые нравятся, за каждого замуж не пойдешь. У Оболокова семья хорошая: мать, отец – оба известные ученые, доктора наук. Он без пяти минут доктор. Не часто встретишь по всем пунктам – «за».
– Знаю, – проговорила Маша.
– Откуда знаешь? Мать сказала? – удивилась Ирина, привставая в постели и глядя насмешливо на Машу.
– Нет, он.
– Смотри-ка, успел уже похвастаться. Что еще говорил? Не скрывай от меня, я на него рассчитываю. Мне все важно знать, сама понимаешь – судьба может решиться.
