Дворцова. – Он не пьет, а ты его оскорбляешь. Он добрый, а ты его называешь как? Злым. Нельзя так, Галина, видишь в нем то, чего нет.
ГЛАВА VIII
Сдав документы в приемную комиссию строительного института, Дворцова, не сказав никому ни слова, начала готовиться к экзаменам. Если стояла хорошая погода, то после работы она брала учебники и направлялась в скверик. За учебниками ей приходили в голову далекие от экзаменов мысли. Вспоминалось все больше давнее, чаще всего какой-нибудь пустячок, вроде того, например, как покойный отец выдернул ей с грядки большую морковку, очистил, обтирая о брюки, и как она с наслаждением уминала эту морковь – то он откусит, то она. Такое, в общем-то, незначительное событие трогало ее сейчас до глубины души. Она долго не могла оторваться от воспоминаний, стоило большого труда переключиться на что-нибудь другое. Мария слышала, как наяву, голоса подруг, сослуживцев по прежней работе, необъяснимое чувство тоски заливало ее волною, хотелось оставить работу, вернуться к прежней жизни. И она со слезами говорила себе: «Все, Машка, пути обратно нет. Ты бежала от мужа, не возвращаться к нему же?» В одном из писем подружка Таня Лапина писала, что бывший ее муж Василий принялся ухаживать за адвокатшей; и даже после этого Мария питала призрачные надежды: возможно, все образуется, придется вернуться в Поворино, если бывший муж изменится в лучшую сторону, приедет, допустим, разыщет ее и бросится к ней: прости меня! Она, конечно, простит. У нее сердце разрывалось только от того, что она представила, как это произойдет. Но призрачные надежды, которыми зачастую только и жив человек, рассеялись, и она поняла одно – нужно оставаться в большом городе, и, как только Мария пришла к этой мысли, в ней что-то подобралось, словно ужесточались чувства, и мысль сосредоточивалась на одном – работе.
Лариса Аполлоновна, которая не могла не вести за племянницей тщательного наблюдения – так же, как и за своей дочерью, – стала примечать у Марии задумчивость, принимая эту задумчивость в первое время за сосредоточенность на одной важной для племянницы мысли – видимо, о появившемся женихе. Тетю распирало любопытство: кто он? Но вскоре она разочарованно выяснила: Мария готовится к поступлению в институт и вовсе ни в кого не влюбилась. Лариса Аполлоновна поразилась ее намерению.
– Ты совершаешь важное государственное мероприятие.
– Это не для государства, а для меня – важное событие, – не согласилась, однако, Мария. Лариса Аполлоновна решила в некотором роде даже способствовать Машиным заботам, хотела предоставить спальню для занятий, но племянница считала, что и кухня – вполне достойное место. Правда, в спальне, в той самой кладовке, называвшейся нишей, четырехметровой кладовке, в особой, несгораемой шкатулке, хранились семейные драгоценности. Это простое семейное обстоятельство сдерживало порыв доброй Ларисы Аполлоновны.
Лариса Аполлоновна, к сожалению, не училась в Московском институте международных отношений, хотя и утверждала, что закончила его и получила диплом – правда, «диплом ее погиб» в буквальном смысле этого слова «под фашистской бомбежкой». Но зато Лариса Аполлоновна имела справку с печатями и грифами солидных учреждений об окончании курсов повышения квалификации – офицеров-интендантов, а также дипломатических курсов. Имела она множество и других справок. Первую справку достал ей через своих знакомых муж, страстно любивший жену и потакавший Ларисоньке во всем. Зачем понадобилась ей эта справка-свидетельство – никто не знал. Лариса Аполлоновна утверждала, что справка пригодится именно на тот самый день, когда нужно будет. А что день такой настанет – она не сомневалась. С ней Лариса Аполлоновна чувствовала себя увереннее, грамотнее и, главное, нужнее окружающему ее народу. Справки, свидетельства придавали вес, солидность: она всегда могла бросить справку на стол, гневно повести глазами: «Вам этого мало?»
– Начальник без диплома – птица без крыльев, – часто говаривала она племяннице, подталкивая ее посерьезнее готовиться к экзаменам.
– Есть люди, которые и без диплома люди, – отвечала Мария.
– Никогда не бывает! – категорически отрицала Лариса Аполлоновна. – Начальник с дипломом не страшится, что его пошлют подальше какие-нибудь хамы. А без диплома – страшится. Ты меня поняла, милочка? В лесу много деревьев, милочка, но есть деревья, которые повыше остальных, их ветер гнет и качает. Кто получает больше солнца, значит, у того крона зеленее и листьев больше. Высокие деревья, которые возвышаются над лесом, и живут дольше; солнца и влаги им больше, в их тени остальные чахнут, скудеют листвой. Вот, милочка, почему я тебе советую поступать в институт. Если захочешь, то поймешь меня, а не захочешь, то так и будешь сидеть в тени, чахнуть, заниматься обломовщиной и другими плохими делами. А ты сумей все вовремя взять. Сумей сорвать плод с общего дерева. Протягивай, не зевай, руку. Какое сейчас восхитительное время! Ах, какие люди! К кому не пойдешь, у того тряпка японская, у того французская, у того итальянская. Эх, милочка! Жить – не нюни распускать! – неожиданно воскликнула Лариса Аполлоновна, вспомнив, что лучшие свои годы она уж прожила.
– Я не жалею, тетя Лариса, не жалею, что развелась, я рада, – сказала Мария, по-своему понимая слова тети.
– Жизнь-то идет, хоть так, как у тебя, а идет, – вздохнула тетя Лариса, с грустью глядя на племянницу, считая, что все прожитые годы она, Лариса Аполлоновна, рассуждала иначе, более умно, тонко, более основательно, а в племяннице видела что-то такое, что подкупает, трогает искренностью, и, хотя тетя Лариса не считала искренность лучшим качеством человеческого характера у такой женщины, как она сама, все же приятно было встречать непосредственность у других.
– Поступишь в институт?
– Не знаю, тетя Лариса, – неуверенно отвечала Мария. – Боюсь провалиться.
– Провалишь – этим ты никого не удивишь, а вот поступишь – так тебе завидовать будут, – сказала Лариса Аполлоновна, желая, чтобы Маша поступила.
Когда поздно вечером появилась Ирина, тетя Лариса многозначительно посмотрела на Марию. По ее взгляду Ирина поняла, что мать в настоящее время обуреваема новыми желаниями. Мария поделилась своими заботами с сестрой, на что Ирина сказала:
– Прямо скажу, разделяю твое стремление поступить в институт. Я знаю, многие сейчас устраиваются и без института, торговать идут колбасами, икрой и т. д. Но это все уходящее. Институт – ценность непреходящая. И я рада, что ты это поняла. Молодец, Марька! Хорошо, что нацелилась. Меня Аполлоновна нацеливала в институт международных отношений, а я с детства детишек люблю.
– Цель, Иринка, должна быть.
– Цель, Марька, есть цель, и к ней надо идти, закусив губу, желательно нижнюю. Человеку не только надо пожрать, одеться, натащить полный дом мебели. Цель должна быть изящная, благородная, красивая, вернее, прекрасная. Но главное – трудись в поте лица.
– Трудись – и все?! – удивилась Мария.
– Не слушай ее, Маруся, – вступилась Лариса Аполлоновна. – Все дано человеку, только надо пробиться к дереву и сорвать плод. Надо жизнь любить. Надо иметь энергию, напор, ум.
– Замолчи, Аполлон, замолчи. Уж ты от жизни все взяла, ходили тут дяди усатые, стоило отцу, бедному, умереть. Он-то был человек с большой буквы. А уж ты молчи и не подавай голоса. Тебе ли…
– Кто?! – воскликнула Лариса Аполлоновна, бледнея, вскидывая на дочь гневные глаза.
– «Кто, кто». Дяди усатые – вот кто.
