спрашивать, все ясно, – спокойно отвечала Мария. – Какая же ты толстенькая, Ирина, прямо как поросеночек, – продолжала Мария, проводя рукой по бедрам сестры. – И тут жирок у тебя, вот складка, вот. И тут. Пупка от жирка не найдешь. Ох, растолстела ты.
– Тише, а то услышит, – испугалась Ирина, замирая и вслушиваясь.
– Верку-то нашу никто не разбудит, вот положи рядом мужика самого волосатого, до утра проспит и не заметит, такая она сонливая.
Они поговорили обо всем, обсудили любовь, жизнь прошлую и будущую, перебрали самые плохие и самые хорошие черты мужчин; в конце концов пришли к выводу, что назначение женщины на земле более мудрое и возвышенное, чем у мужчин. Мария обратила внимание, что и голос у сестры стал другой, более ласковый, добрый, воркующий.
Казалось, они пережили за ночь целую жизнь и полюбили друг друга.
ГЛАВА XIII
После того знаменитого спора у Марии мастер Коровкин три недели не показывался на работе. Диагноз болезни установила Галина Шурина: симулятит. Коровкин появился на работе бледный, все кашлял, а через два дня опять заболел, на этот раз – до середины февраля. Работу мастера выполняла Галина Шурина.
Десятого февраля Мария получила письмо от Коровкина. Заказное письмо, отправленное в конверте «авиа», содержало в себе всего две строчки на большом листе, вырванном из школьной тетради. Вот те смешные строчки несерьезного человека, который болел в то время довольно серьезно: «Вселенная, к сожалению нашему, умирает. Подвергается энтропии. Абсолютное мое чувство говорит мне, что умираю и я. Алексей Коровкин». Письмо встревожило Марию. Хотя письмо и звучало юмористически, она решила на следующий же день заехать к мастеру: ведь живет один, некому и стакан чаю подать.
После работы Мария заскочила в общежитие за деньгами, чтобы по дороге что-нибудь прикупить из продуктов. Здесь ее ждало еще одно письмо, на этот раз от Алены Топорковой: «Мать! Свинья ты препорядочная, если забываешь старых друзей. Запомни: старый друг лучше новых двух. У меня к тебе дела, колода ты стоеросовая. Выхожу замуж за дипломата, которого ты знаешь. Привет тебе от Мишеля. Срочно бывай. Алена Топоркова, жена дипломата». Но сейчас было не до поездки к Алене. Мария купила апельсинов, печенья и заспешила к мастеру Коровкину.
В захламленной комнате Коровкина остро пахло лекарством и табаком.
По всему полу валялись скомканные, исписанные еще школьником Коровкиным листы из тетрадок, смятые коробки, картофельные очистки, какие-то тряпки, шарфы и старые туфли; подле дверей брошена куртка, которую он неизменно носил зимой. На диван-кровати в спортивном трико и рваном полушубке, в шапке и носках – по четыре на каждой ноге – спал Коровкин. Под головой у него лежала подушка в невыносимо грязной наволочке; рядом на стуле стояли двенадцать бутылок лимонада и пива, а также дешевый японский транзистор. Из приемника доносился треск, из открытого рта Коровкина – храп. В комнате пахло потом человека, не мывшегося длительное время. Мария подняла крышку с кастрюли, стоявшей на холодильнике, все дно ее было усыпано окурками. Коровкин, очевидно, начал курить. Мария отворила форточку и, не зная, за что вначале браться, принялась вытирать пыль на подоконнике, сняла горшки с давно засохшими цветами, грязные кастрюли, сковородки. Проснувшийся Коровкин чихнул и, ничего не понимая, повел глазами.
– Кто? – хрипло спросил.
Мария, не отвечая, подошла к нему, а он смотрел на нее и не узнавал или не верил, что видит Марию, хотя взгляд его воспаленных глаз казался вполне осмысленным.
– Ты что ж, Алеша, так закопался в грязи? – спросила она, глядя на него с состраданием. – Хочешь грязью болезнь запугать? Она-то как раз и любит пыль да грязь.
– Ты ли, Машенька? – проговорил Коровкин.
– Не узнал? Чего, говори, в такой грязи зарылся? Чай, не на Северном полюсе живешь, на улице всего-то восемь градусов, а ты в шубе, как Папанин на льдине! Ой, смех с тобой!
– Это ты, Машенька? Я тут чуток продрог, вот и свалился. Сижу и жду, сообразил тебе письмо авиапочтой отослать, чтобы побыстрее.
– Не сидишь, а лежишь – болеешь, – сказала Мария озабоченно.
– Ну так что же делать? Болезнь предъявляет нам то, что мы ей не сможем никогда предъявить.
– Убираться надо, вот я сейчас уберусь, а ты полежи. Пусть форточка отворенная, а то ведь дышать-то человек должен или не должен, – говорила Мария, принимаясь за уборку. Найдя под столом ведро, налила на кухне воды, до блеска вымыла холодильник, шкаф, окна изнутри (они не мылись, наверное, несколько лет), в два счета выскоблила пол, протерла стулья и стол; от грязных вещей веяло полной безнадежностью, как будто вещи, потеряв всякий интерес к жизни, собирались умирать. Коровкин посматривал с диван-кровати и изредка, подбадривая Марию, говорил:
– Грязь – даже в пещерный период слыла грязью.
– Да уж так! – оборачивалась к нему раскрасневшаяся Мария.
И вот в комнате стало чисто, запахло влажным выскобленным полом.
– Ты вон курить начал. С чего бы?
– Да ну, бронхит свой затяжной лечу, – уныло отвечал Коровкин.
– Ой, умора! Бронхит лечит куревом, когда курево – первый помощник и брат бронхита-то родной. Нет, ну надо же такое придумать, люди добрые. А и пиво, может, у тебя тут для лечения?
– Для него самого, – охотно отвечал Коровкин, которому надоело целыми днями сидеть одному. – Нагреешь его до малого кипения, а потом выпил – легчает.
– Таким лечением отправиться на тот свет – раз плюнуть! Табак, пиво! Ты чего уж совсем сдурел? Ой, мастер! Ой, Коровкин! Как так можно, скажи на милость? Ты погляди на себя, похудел и почернел.
– Да я такое дело вмиг наверстаю, только выздороветь, у меня организм – как у Рабиндраната Тагора. А ребята как придут, так вот и тащат мне пиво, а мне-то больше и не с руки, – говорил Коровкин. – Вот в баню никак не попаду, вот что плохо. Баня – в ней Юлий Цезарь мылся. А не моется только полный дурак.
– Ты в баню не ходил все время, как вот заболел?! – воскликнула Мария.
– Так болею.
– Ай-яй! Болеть болей, а если год будешь болеть, что же, не будешь мыться? Ты для себя, Алеша, прямо враг самый ярый! – рассердилась Мария, стаскивая с него полушубок, под которым оказался плащ, под плащом два спортивных костюма. – Я вот сейчас воды нагрею и уйду на часок за продуктами, а ты принимайся мыться. В баню не мог сходить, так дома мойся.
