– А как же я с двумя? – растерялась Мария.
– А ты подружке отдай ее ребенка, пусть сама посидит. Сколько тебе платят? Хочешь, я тебе всю зарплату буду отдавать? Я на все условия согласна. Честное слово!
– Так я не беру деньги.
– Прекрасно! – воскликнула Ирина радостно, как будто нашла решение своей проблемы, и, видя, что сестра колеблется, принялась уговаривать ее. – Ты не поверишь, Марька, но я всерьез подумывала повеситься. Я не могу без работы. Если я ее брошу, дело не в деньгах, но я не хочу от своей мерзавки зависеть. Если я потеряю, где я потом такую найду? Люди, преподаватели попались, ученики, мой класс – так редко молодому специалисту везет. Сен-час днем с огнем не сыщешь таких прекрасных людей. У меня девочка тихая, спокойная, на целый день оставляй и уходи – голоса не подаст. Два дня в неделю, Марька… не более. Ты спасешь мне жизнь, Марька.
– Но я не управлюсь с двумя, – «сопротивлялась» Мария, испытывая неловкое чувство стыда от назойливости сестры.
– Пойми, у меня семья гибнет, а я не знаю, как ее спасти. Мне такое счастье выпало, а теперь все разрушится, Марька! – в отчаянии заплакала Ирина. – Возьми на месяц всего, не больше. Потом я заставлю Оболокова. Сейчас у него пик в диссертации, и он сидит по восемнадцать часов в сутки, работает и не может отвлечься. Понимаешь? Помоги, Маря, мне. Господи, всего-то – посидеть с ребенком. Мы с тобой сестры, наконец!
– Но, Ирина, у меня со временем не просто.
– Отдай подружке ее ребенка.
– Я на курсах повышения квалификации, а потом, что ж, вы будете в ладоши хлопать, а я ни в театр, ни в кино, сиди дома? – возражала Мария, согласившаяся в душе пойти навстречу сестре.
– На два-три дня, не больше, – не сдавалась Ирина, обняла сестру и зашептала: – Марька, ты не понимаешь, как я его люблю! Я, Марька, от своей любви жить не могу, я от своей любви себе уже опротивела. Господи, сдохнуть бы, что ли? Чтоб не мучаться! – Ирина снова заволновалась, заходила по комнате, стараясь уговорить сестру. Мария же была убеждена, что семья и держится лишь на детях. «С женихом красивее жить. Обязанностей нет, вот и красиво», – читала она мысли Ирины, давно решившей вести себя с мужем не как с главой семьи, а как с мужчиной или с женихом, который должен постоянно приносить маленькие удовольствия.
Коровкин появился в тот самый момент, когда Ирина, добившись согласия Марии, искренне, со слезами на глазах и со словами, что сестра спасла ей жизнь, расцеловала Марию, внутренне ликуя, но не желая до конца обнажить свою радость, выбежала из комнаты.
– Куда тебе звонить? – крикнула Мария, довольная все же, что без нее не могут обойтись, но в то же время и тревожась, что это еще одно препятствие на пути ее и Коровкина.
– Аполлону звони, все знает, я – у нее! – крикнула радостно Ирина.
– Кто? – поинтересовался Коровкин, появившись в дверях, кивая на мелькнувшую в полумраке на лестничной площадке красивую женщину в натуральной песцовой шубке и огромной шапке с бессмысленно болтающимися песцовыми лапками.
– Сестрица.
– А то твоя сестра? Упакована – шуба, шапка, сапоги. Что ей надо у тебя, этой миллионерше? Я ее не узнал.
– Хочет ребеночка на два-три дня принести. Она не миллионерша, она – влюблена в своего мужа до беспамяти.
– А я тебе скажу, Машенька, исходя из общего народонаселения земного шара: если соберешь всех детей, своих лишишься.
– Типун тебе на язык! Не болтай чушь болотную! – рассердилась Мария, уходя на кухню. Тут у нее напротив газовой плиты стояла клетка, в которой жили подобранные в сильные морозы птицы. Замерзающие на морозе воробьи совсем лишены инстинкта страха и не боятся человека, у них дрожат крылышки и закрываются глаза. Мария собирала их, клала в карман и несла домой, где они отогревались, возвращаясь к жизни, все более и более оживляясь. В ящике из-под фруктов с декабря обреталась галка с обомороженными ногами, а прямо под столом жил грустный щенок, подобранный в обморочном состоянии. Кому-то из жильцов, видимо, надоел щенок, облили его водой и выбросили на тридцатиградусный мороз в надежде избавиться от него. Но судьба распорядилась иначе. Мария спасла его. Вчера только выпустила отогревшихся у нее синицу и двух голубков.
Она с радостью открыла для себя: каждая обмороженная птичка ведет себя как ребеночек, такая же беспомощная; не помоги ей вовремя человек, пропадет.
Мария считала, что и мастер Алеша Коровкин, чувствующий временами в себе гигантский запас энергии великого человека, такой же беспомощный и жалкий, нуждается в постоянном внимании именно по причине беспомощности. Она все чаще и чаще думала о мастере, с нетерпением ждала его, но, как только Коровкин предлагал пожениться, внимательно и изучающе глядела на него и под разными предлогами просила подождать. Сможет ли она в новом замужестве найти свое счастье? Мария выжидала, прислушивалась к себе, и в каких-то еле уловимых душевных движениях пыталась найти опору своему желанию. Приходила мысль познакомить мастера с матерью, как это делается хорошими людьми, а затем уж решить окончательно.
– Собираешь птах? – спросил мастер, еще не определив, как вести себя сегодня. – Всех, заметь, не соберешь. Птиц на земле больше, чем людей, и у них, чертей, преимущества перед людьми – свобода. На все четыре стороны! Заметь! Уж если людишки мрут с голоду, им исторический закон велел, а вот у птиц нет законов, для них закон – свобода и уважение соседа. Доброй быть – черта человеческая. Но доброта – черта, которая не приносит счастья. Что такое жизнь воробья в историческом аспекте? Ест, летает, летает и ест. На этом его функции кончаются. И когда будет решаться глобальный исторический вопрос – быть или не быть? – заметь! – человеку не поможет.
– Ты бы не подобрал, пусть замерзает?
– Я, может, подобрал бы, положил в подъезд, где его кошка слопает.
– Кошка, по-твоему, для того и существует, чтобы воробьев есть? – не отставала Мария. – Между прочим добро всегда смешное почему-то. Но оно всегда побеждает. А жизнь человеческая – уже сама по себе добро на земле. Я читала, что земля – это нереальность и жизнь наша – тоже нереальность.
– Предположительно, – отвечал Коровкин, впадая от ее серьезности в амбицию человека, все знающего и все могущего, будучи уверен, что таким именно словом мог отвечать великий человек, предположим Гете. Почему именно Гете, мастер не знал. Но слово «предположительно» было им так произнесено, с таким значением всеохватности, важности и в то же время с такой светской легкостью, что Коровкин снова возомнил о себе как-то уж очень высоко.
– Выходит, и людей надо убивать? – удивилась Мария, по-своему понимая слова мастера.
– Нет, неправильно понимаешь меня. Меня, понимаешь, сразил сержант Доу из Либерии, захвативший власть. Кто б мог подумать! Сержант, его за человека не считали, а он президента арестовал и всех его министров, а сам у власти стал. Значит, каждый человек маленький – в душе глава государства, выходит?
– Чем же он тебя сразил?
– Тем, Машенька, что дал по морде президенту Либерии, который, наверное, сержанта, маленького человечка, за человека не держал.
– С тобой, Алеша, не соскучишься.
