базы. В глубине стоял генерал Комаров, а рядом с ним — полковник Синицын! Полковник Синицын, с подвешенной на шарфе рукой, с посеревшими скулами, но живой, стоящий на ногах! Словно он воскрес специально для того, чтобы приветствовать освобождение Парижа.
Шардон вошел, когда затихали последние звуки советского гимна. Он осторожно проник в ряды францу ч зов, оставшись незамеченным.
Теперь пели Марсельезу. Марсельеза по-русски — это странно звучало для французского уха… Французы присоединились к голосам русских. Синхронизировать эти голоса было трудно. Французы пели гораздо быстрее. Русские вкладывали торжественную серьезность в те места песни, где у французов слышались ноты бурной радости. Шардон смотрел на Кастора, который полным голосом произносил грозные слова своего гимна. В этот час кровавое знамя тирании вышвырнули из его Бельвиля, вместе с защитниками БеЛьвиля сражалась миЛая свобода, и умирающие враги видели его триумф. Все эти фразы, эти заученные с детства слова старой революционной песни обретали свой смысл. Почему же он был не в состоянии присоединить свой голос к голосам других? Почему эти русские слова, которые смешивались с французскими, причиняли ему невыносимую боль? «Я отрешен, — думал он, — отрешен от всего, что заставляет их волноваться, меня ненавидят русские и стыдятся французы. И они могут сколько угодно твердить мне обратное — я не поверю!»
Пение закончилось. Комаров поднял руку.
— Господа, — сказал он по-французски.
Синицын сел. Ему было трудно стоять столько времени. Сарьян с нежностью смотрел на него. Если Синицын обгорел, да еще так сильно, то это потому, что он хотел любой ценой спасти свой самолет и не прыгнул с парашютом. В тот день у Сарьяна невольно вырвался крик, который поразил всех, особенно потому, что исходил от Сарьяна!
— Надо было плевать на самолет!..
— …Решением советского правительства, — говорил Комаров, — в честь наших славных боевых действий при форсировании Немана….
«Слава… — думал Вильмон, —что такое слава? Мы живем в такое время, когда вопрос стоит не о Том, быть или не быть героем, а о том, быть илй не быть вообще».
— …ваш полк будет отныне именоваться «Нормандия — Неман»!
Громовое «ура» раскатилось среди развалин. Бенуа кричал вместе с другими. Он не очень-то анализировал, почему, но это название доставляло ему удовольствие. Прямо перед ним стоял Зыков. Он озорно подмигнул ему. «Когда-нибудь, — думал Бенуа, — я отвезу Зыкова во Францию… Когда кончится война…»
Комаров поднял руку, все затихло.
— Указом Президиума Верховного Совета СССР трое из ваших товарищей удостоены высшей военной награды.
Он передохнул, как делал всегда, переходя на французский язык.
— Лейтенант Марсель Бенуа! Лейтенант Ролан де Вильмон!
Напряженным шагом они вышли из рядов и остановились перед столом, на котором лежали красные футляры. Под маской официальности в глазах Комарова плясал луч радости.
— Марсель Бенуа, Указом Президиума Верховного Совета СССР вам присваивается звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая звезда. Ролан де Вильмон, Указом Президиума Верховного Совета СССР вам присваивается звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда.
Он неторопливо пожал им руки и вручил каждому футляры с наградами и грамоты Героев.
Снова раздались крики «ура». «Если я так же бледен, как Вильмон, — думал Бенуа, — мы оба отлично подошли бы на роль Пьеро!» Он чувствовал комок в горле. И так как подобное волнение он всегда переносил с большим трудом, он, возвращаясь на место, по дошел к Вильмону:
— Маркиз Ролан де Вильмон — Герой Советского Союза!.. Все увидят…
— Тетушка Аделаида лишит меня наследства, — вздохнул Вильмон.
И, сохраняя стойку «смирно», он доверительно добавил:
— Но мне на это наплевать!
Комаров взял еще три футляра. Он держал футляры так, что все могли видеть их.
— Такой же награды удостоен лейтенант Леметр… — Его голос чуть дрожал. После небольшой паузы он добавил: — Посмертно.
На этот раз не было никаких «ура», стояла полная тишина. Генерал обернулся к Флавье.
— Я вручаю эту награду командиру эскадрильи «Нормандия — Неман».
Флавье взял награду Леметра, кавалера Золотой Звезды и ордена Ленина. На этом опасном переходе. который вел их к победе, Леметр погиб, как те корабли с высокими бортами, погрузившиеся в пучину и поглощенные жестоким морем. Леметр погиб! Леметр, который так хорошо умел помогать людям жить! Флавье смотрел на свою эскадрилью. До Берлина еще много дорог, они отомстят за Леметра.
— Я должен наградить еще одного из вас, — сказал Комаров и назвал имя:
— Лейтенант Шардон!
С самого начала церемонии у Шардона было желание уйти. Он чувствовал себя так, будто все это совершенно его не касается. Услышав свое имя, он вздрогнул. Затем до него начало доходить значение того, что сказал Комаров. Чтобы помочь ему понять до конца, Казаль сильно ткнул его локтем в бок.
— Чего же ждешь? Это тебя.
Шардон все еще стоял не двигаясь. Тогда Казаль нетерпеливо подтолкнул его вперед.
— Иди же, дуралей!
И вот он оказался один перед шеренгой летчиков. Как лунатик, подошел к столу. Комаров встретил его блуждающий взгляд.
— В награду за исключительную храбрость, — сказал он спокойно… — И за ваши девять побед!
Кастор наклонился к генералу. Тот улыбнулся, сказал что-то по-русски… Кастор перевел, не отрывая взгляда от Шардона:
— Извините, с сегодняшней. — десять.
Бережно приколов орден к груди, Шардон вернулся в строй. Троекратное «ура» в его честь снова сотрясло развалины. Вдруг он подумал о Марселэне. Может быть, после всего, что произошло, все же стоит попытаться жить? Может быть, непоправимое — поправимо? Может быть, они не ненавидят меня?
Война продолжалсь. Союзные армии продвигались на всех направлениях. Войска нацистов отступали. В один прекрасный день французы перешли Рейн. В один прекрасный день русские и американцы встретились на Эльбе. Окруженные, преследуемые, немцы теряли почву под ногами, умирали, сдавались в плен, бежали, прятались…
Эскадрилья «Нормандия — Неман» вместе с Советской Армией продвигалась на запад. Пейзаж на ее пути менялся, менялся язык, жилища и нравы людей… Не менялся лишь ужас, охватывавший их при виде руин, трупов, виселиц, всеобщего горя, человеческого унижения и сверхчеловеческих страданий…
В один прекрасный день пал Берлин. Освобожденные города, освобожденные люди, открывшиеся двери тюрем и лагерей… Победа!
С того дня, когда шестнадцать французских летчиков прибыли на маленький запасной аэродром где- то недалеко от Каспийского моря, девяносто шесть пилотов эскадрильи провели четыре тысячи триста пятьдесят четыре часа своей жизни над вражескими позициями, выполнили пять тысяч двести сорок боевых заданий, провели восемьсот шестьдесят девять боев, потеряв около половины своего состава.
* * *
Товарищи по оружию в последний раз собрались на аэродроме. Здесь были все, кто дожил до это» минуты, — французы и русские. Сегодня то, что осталось от эскадрильи «Нормандия — Неман», возвращалось во Францию. Штаб генерала Комарова и Восемнадцатый гвардейский полк, который сражался вместе с эскадрильей «Нормандия — Неман», в полном составе выстроились на аэродроме, на отвоеванной земле. Пришел великий день, эскадрилья возвращалась на родину.
Они не были больше ни «беглецами», ни «дилетантами», ни «дезертирами». Они были летчиками эскадрильи «Нормандия — Неман». Они героически представляли свою страну в другой далекой стране… Пилоты заняли места в своих «яках» — советское правительство подарило им эти самолеты. Советские
