носом и сказал на ломаном, но вполне понятном русском языке.
— Фу, степь чистый был, теперь русский дух пришел.
Несмотря на смертный ужас, Иван удивился: как они могут что-либо учуять, кроме собственной вони? На смену этой мысли тут же подоспела другая: именно такого отклика ждут они от него, чтобы прибить на месте. А в третий раз подумал: да зачем им предлог, когда они и так на мясо его порубить могут. Будь они отрядом наступающего войска, он был бы уже покойник и меча б не успел коснуться, выбили бы его из седла стрелы.
А эти медлят чего-то...
В голове шло лихорадочное коловращенье, вот бы ему так же быстро соображать, когда в шахматы с отцом сражался. Правда, тут не резным королем из слоновой кости — подороже расплачиваться придется. Татары все еще держат его на острие луков и копий. Стало быть, надобно как-то им ответить, может, и раздумают убивать?.. Но чем ползать на брюхе перед этими свиньями, он лучше сам себе глотку перережет. А они за угодничество еще скорей его прикончат, ведь ни один татарин из Золотой Орды не станет уважать труса. Сердце бешено колотилось в груди, как еще татары не услыхали да не позаботились его утихомирить? Благо, капли дождя, стекающие с опушенной мехом шапки, скрывают ледяной пот на лбу.
Иван отвесил им поклон, но не лебезя, а с достоинством, потом поднял голову и улыбнулся открыто и приветливо, как мог. Сбитые с толку татары переглянулись и перевели раскосые глаза на десятника, а тот хоть тоже смутился, но получше сумел это скрыть.
— Привет тебе, багатур! — Иван постарался произнести это слово как можно отчетливей (скажи он «богатырь», кривой ятаган тотчас вонзился бы ему в глотку). — И вам, волки азиатские, чей нюх так остер, что учуял Русь на столько верст. — Он перевел дух, потому как дальнейшие слова решали, жить ему иль не жить на белом свете. — Особливо же при том, что дохи и шапки ваши из блохастых русских овец сшиты и воняет от них еще пуще, чем от меня.
Воцарилась жуткая тишина, покамест багатур переваривал услышанное и переводил его на свой язык. Иван прикидывал, сумеет ли быстро выхватить меч, чтоб дорого продать свою жизнь, ежели дело обернется к худшему. Коли удастся, кое-кто из этой своры уж точно пожалеет, что встретил его на своем пути. Но прикидывал лишь в уме: покуда есть выбор, лучше с места не трогаться.
И тут оглушил его хор лающего татарского смеха.
— Ты кто, русский невежа? — Гортанный голос десятника оборвал смех, ровно свечу загасил.
Избежав смерти один раз, вновь очутился Иван перед выбором: сказать правду, что явно не сулит ему ничего доброго, иль солгать и быть уличенным. Странно, что татары, считающие обман своим оружьем, такое значенье придают честности своих врагов. Нет, чтобы просто убить врага — так им надобно уличить его во лжи!
Наконец решил он, что все же вправе полагаться на неприкосновенность царского рода, и на сей раз ограничился гордым наклоном головы, который бы сделал честь самому хану.
— Иван Александрович, царевич Хорловский! Татарин одобрительно поцокал языком и перевел ответ. Иван немедля увидал в косых глазах блеск золота и серебра, потому ничуть не удивился следующим словам десятника.
— Карашо, князь Руси, будешь у нас гость. Потом решать, что с тобой делать.
Он пролаял несколько слов на татарском наречии, и всадники тут же убрали стрелы в колчаны, закинули луки за плечи. Двое татар с копьями стали по обеим сторонам Ивана и уперли острия ему в подмышки. Даже сквозь толстый кафтан ощутил он колотье в боках.
— Так поедешь! — приказал татарин и подчеркнул, в чем, по мненью Ивана, не было никакой надобности: — А то на аркан тащить.
Царевич глянул через оба плеча на длинные копья, на плоские бесстрастные лица, пожал плечами, насколько позволяли острые наконечники, и кивнул.
«Бок» — лагерь татар — растянулся по степи на целую версту. Огромные табуны, охраняемые приземистыми стражами на столь же приземистых конях, насчитывали по три лошади на каждого всадника, а то и поболе. И каждому полагалась отдельная юрта — круглая палатка черного войлока. Татарин жил там один, либо с семейством, либо с пленными — как пожелает.
Двое стражей не спускали с него глаз, кабы не дотянулся до оружья, и даже чуть приподняли на копьях над седлом, так что ехал он, привстав на стременах и широко раскинув руки, будто птичьи крыла.
Из подмышек его сочились тонкие струйки крови, стекая с кончиков пальцев. То, что не стонал и не кричал он, на копья вздернутый, быть может, спасло его от худшей участи. Не раз предупреждал учеников своих гвардии капитан Акимов: ежели возьмут тебя в полон татары — не кричи, не то они уж непременно захотят проверить, сможешь ли ты кричать еще громче. Иван позабыл капитанову науку, подобно всему, что не имело к его бытию прямого касательства, а вот теперь припомнил, особливо когда, вывернув руки, поволокли его над седлом да еще похваливать стали за выносливость. А Иван подумал себе: едва ль руки сломаны, просто вывихнуты, стало быть, ни к чему и шум подымать.
Спасибо кафтану да толстому плащу — он почти не чувствовал боли. От дождя не смогли предохранить, зато от тяжких ран уберегли: наверняка поранился легче, нежели когда на семнадцатом году впервые взял в руки бритву. Небось и кровь бы уж не сочилась, не падали б рубиновые капли на обглоданную конями траву, кабы не резвый аллюр Бурки.
Но давленье на подмышки все усиливалось, в ушах звон стоял от кличей татарских, посему Иван молил Бога, чтобы пытка поскорей кончилась.
Едва мысль оформилась в голове, как его отпустили, да так внезапно, что плюхнулся он в седло, больно ушиб копчик, и вырвалось у него словцо, какие всякому христианину пристало сдерживать, а не токмо плененному.
— Шутник, однако! — произнес на чистом русском хриплый голос, почудившийся знакомым.
Шутник иль нет, но повторяться Иван не стал. Ток крови постепенно возвращался в затекшее тело, и мнилось, будто кто на полном скаку бреет ему подмышки тупым топором. Бог с ними, с царапинами, много хуже, что мышцы онемели, теперь на несколько дней как пить дать превратится в пугало огородное.
Он проморгался, разгоняя перед глазами кроваво-красные круги, и увидал пред собой скуластую, косоглазую рожу, одна в одну со всеми остальными, что явились ему в сей злосчастный день, и все ж чем- то странно знакомую. Память ненадежная не подвела его на сей раз. Ивану частенько случалось вести долгие беседы с человеком и впрямую к нему не обращаться, поелику имени припомнить не мог. А тут, против ожиданий, не только лицо, но даже имя в мозгу отпечаталось...
Хан Золотой Орды Мангую Темир!
Татарин был одним из высоких гостей на первом, наиболее пышном и наименее успешном для сватовства хорловском пиру. Пригласил его царь Александр скорее из политических соображений, ибо никому, включая самих татар, не хватило бы ума надеяться, что одна из царских дочек предпочтет его большеглазым и белолицым христианам. Мангую был ему нужен, дабы показать неким белолицым и большеглазым, что царь хорловский имеет друзей не только среди христиан, стало быть, никому, кто осмелится бросить царю вызов, это даром не пройдет. Татарский хан понял его побужденья, как понимал, что восход солнца возвещает утро, а дождь является предвестником сырости, однако же приличия соблюл помылся и принарядился ради праздника.
Теперь он был в том же шелковом халате, видно, с того раза так его и не менял. Как бы в подтверждение его догадки, пахнуло в воздухе немытым телом. Халат персидский надел хан поверх чешуйчатой кольчуги, на нем теперь виднелось множество прорех и красно-бурых пятен засохшей крови. Кровь, несомненно, имела прямое отношение к Мангую Темиру, однако же, как справедливо подозревал Иван, вряд ли являлась его собственной.
В отличие от той, коей пропитались его рукава. Царевич услыхал, как треснул на нем кафтан, когда кланялся Мангую Темиру над лукой седла, по счастью, довольно высокой, а то бы нипочем не удержаться ему на хребте Бурки. Наверно, все же много крови потерял он — шибко голова кружится. Недаром Темир кликнул своих людей, и те, возникнув из ниоткуда, ссадили его с седла.
Покамест волокли в юрту, слышал он гортанные выкрики: видно, те, кто взяли его в полон, гневались, что добыча из рук уплывает, а Мангую Темир отвечал им по-русски:
— Скоты! Кто вам дозволил так обращаться с пленным?.. Смелость его испытать хотели? А ежели б
