что и позволяло жить весело. Но качества картин хватало на двадцать лет, после чего все картины требовали реставрации, которую чаще всего, не производили.
Богатыми были единицы. Глазунов, Шилов писали портреты. Кто-то ещё. Остальным доставались деньги всё меньше и меньше.
Николай исправно получал свои двадцать шесть рублей стипендии. После денежной реформы 1961 года советские 'портянки' превратились в 'лоскутки', и тратить их было очень легко. Рубли размером с пол- ладошки выскальзывали из рук и пропадали в кассовых аппаратах. Денег стало хватать не на весь месяц, поэтому подарки Зине делать стало затруднительно, если не сказать, не на что.
У красавицы закрепилось на лице выражение несчастной бесприданницы, отчего Прасковья постоянно беспокоилась, если Зина долго не появлялась в их доме.
Прасковья постоянно желала о ком-нибудь заботиться, при этом не всегда замечая, что её родной сынок нуждался не меньше в её заботе. Часто вещи, пошитые Николаем и находившиеся в отличном состоянии, вдруг исчезали, подаренные незабвенным жителям деревень, приехавшим на один день в Ижевск.
Прасковья не забывала тех, кто в военную годину спасал её детей от голода, делясь продуктами в обмен на тряпьё, едва ли что стоящее в базарный день.
Тогда Николай снова садился к швейной машине и три-четыре дня тарахтел ею, вызывая недовольство матери. Прасковья очень боялась, что Николай бросит художество и, как отец, станет не тем, кем она мечтала его увидеть после окончания института.
В конце третьего курса должен был состояться экзамен по физике по всей программе физико- математического факультета. Явную глупость включения этого предмета декан Сундуков объяснял просто. В сельских районах часто не хватает учителей, и одному учителю приходится вести почти все предметы. Куда же девались сами выпускники физико-математического факультета, которые худо-бедно могли преподавать рисование в деревнях?
Жизнь показала в будущем, что ни один выпускник Худ-графа физику в сельских школах и не преподавал.
Тем не менее готовиться пришлось основательно. Николай уныло смотрел в толстый учебник, который приходилось брать в институтской библиотеке на короткое время. Он усердно тратил время на лабораторные работы по индукции, электрическому воздействию на магнитное поле,
пытался запомнить, чем отличаются микрофарады от пикофарад. Живопись при этом маслом стала хромать из-за напряжённых мыслей о будущем экзамене.
К тому же приходилось пропадать в библиотеке имени Ленина, в которой он на час-другой опережал преподавателя истории искусства, получал какой-нибудь редкий том и усиленно конспектировал биографии Джотто и Мозаччо, запоминал картины Тициана, Рембрандта, Веласкеса. Особенно его поражала 'мадонна' Рафаэля. Он рассматривал нежные переходы от одного цвета к другому, когда подходила библиотекарь и требовала вернуть книгу для более серьёзного посетителя.
Преподаватель по истории искусств мозолил книгу в зале для преподавателей, поэтому они ни разу не встретились. Но Преподаватель приходил в восторг от того, что Николай 'запоминал' его лекции дословно! Ещё бы! Единственную книгу в Библиотеке они мозолили одну и ту же! Студенты всего курса этой книги и в глаза не увидели. Николай был благодарен Преподавателю за то, что он поставил ему три по 'начертательной геометрии', поэтому хотел угодить по истории искусства, чтобы у преподавателя осталось о нём приятное воспоминание.
глава 28
Очень скоро Фёдор с Андреем почувствовали, что без местной жительницы плутать бы им по незнакомым местам неизвестно сколько времени. Надя безошибочно вывела их на покинутую партизанскую базу. Правда, радоваться было нечему. Землянки были основательно разрушены взрывами то ли снарядов, то ли гранат. Ни одной души они здесь не обнаружили, и настроение у всех было подавленное.
С другой стороны можно было и не огорчаться чрезмерно, избежав наказания неизвестно какого уровня. То ли это было счастье дурацкое, то ли все войны состоят из таких вот случайностей, когда иной солдат то ли не там присядет, то ли не там приляжет, глядишь и войне - конец, а он - живой! Опять же, к их счастью, немцам не пришло в голову потрошить скудные запасы лесного народа. Покопавшись в обвалившихся землянках, Фёдор и Андрей нашли целое сокровище - спички, консервы и немного картошки.
Случайно брошенной лопатой по очереди прорыли под завалом небольшую пещеру, утоптали ногами земляной пол. Много дней не мытые ноги после снятия сапог наполняли небольшое жилище неприятным запахом, который тяжелее переносила Надя. Но на улицу выходить и мёрзнуть ей не хотелось. Терпели все эти неприятности, морща носы, пока то ли не принюхались, то ли землянка, не имеющая двери, сама не вынесла все запахи к верхушкам чахлых деревьев.
Небольшой костёр попробовали разжечь по середине этого маленького жилища, но дым никак не хотел идти вслед за запахом. Пришлось проткнуть потолок над ними, земля обильно посыпалась на пламя. Расщепленный накат грозил упасть на них, когда Андрей отламывал щепу для поддержания затухающего костра. Подсохшие носки и портянки подарили приятные ощущения. Сапоги надели, не дожидаясь, когда они высохнут.
Им было ясно, что путь на север был ошибочным. Место стоянки рядом с болотом так же не давало шанса на спасение, если немцы вернутся сюда снова. Выжидать и надеяться на случайную встречу с народными мстителями едва ли стоило. Пришлось решиться на вылазку в населённый пункт, который мог быть где-то поблизости. Идти решили втроём, оставлять Надю в лесу было равносильно на погибель. Ведь едва ли имелось пятьдесят процентов надежды благополучно вернуться назад.
С хорошим вооружением ещё можно было этот шанс увеличить на пять-десять процентов, но любая стрельба и в этом случае могла привлечь не один лишний взвод неприятеля для их поимки или уничтожения.
Пойти решили днём, не скрываясь, под видом нищих просить милостыню. Андрей основательно оброс и походил на деревенского мужика. А вот у Фёдора борода не росла, к тому же он немного походил на еврея, моложавый для своих тридцати лет, курчавый и стройный для нищенской внешности.
Им ещё не было известно, что Гитлер ненавидел евреев, но Андрей, осмотрев Фёдора, интуитивно посоветовал ему держаться поодаль. Фёдор неохотно отстал у деревни, до которой они добрались к вечеру, спрятался за кустарником. Он ревниво наблюдал за Андреем, который подхватил под ручку Надю и, скрючившись, изображал подслеповатого странника. Двое вполне походили на семейную пару, одетую в нелепые деревенские обноски, вполне скрывавшие солдатское обмундирование Андрея и стройную, девичью фигурку Нади, ещё не изуродованную ранней беременностью.
Когда они скрылись за дверью близстоявшего дома, Фёдор с облегчением вздохнул. Ждать пришлось долго. Когда окончательно стемнело, Фёдор не выдержал охватывавшего его до костей холода почти зимней ночи, стал пробираться следом. Внимательно осмотревшись по сторонам, юркнул в калитку, в которой исчезли его спутники. Света в окне избы не было.
Он прокрался вглубь двора, зашёл под навес. Здесь было что-то похожее на загон для скота или хлев.
Подобие ручки двери он нащупал с трудом, дёрнул, но дверь не поддалась. На всякий случай он постучал негромко, тихо позвал:
-Надя! Это я!
Опыт пограничника не подвёл его. Таких гостей, как они, хозяева в доме держать не решались. Дверь со скрипом открылась. Он перешагнул порог, высоко поднимая ноги, боясь запнуться в темноте и чуть не упал, провалившись ногой в низко расположенный пол, впридачу, ударившись любом о перевод двери. Маленькое окошко было заткнуто тёмного цвета тряпкой, короткий огарок свечки едва вырывал три лица на фоне закоптелых до черноты стен бани, отчего все походили на страшных чертей.
-Извини, Федя, что не позвали тебя! - зашептала Надя. - К лесу-то идти страшно, вдруг бы немцы
