Шла какая-то снова полоса неудач, как в средней школе. Наверно, преподаватель живописи заклевал бы Николая, пользуясь тем, что он уже стал Деканом Худ-графа, Членом Союза художников РСФСР и Народным Художником УАССР. Звания сыпались на его голову, потому что он попал в струю с теми темами, которые так нравились коммунистам.
Мастерство у преподавателя, конечно, было, но почему преподаватель был недоволен, что его ученик, то-есть, Лубин Николай, успешен в изобразительном искусстве, самому Николаю было непонятно. Скорее всего, сам преподаватель не был настолько высок в своём мастерстве, чтобы не бояться, что ученик его превзойдёт и затмит. Несмотря на то, что на защиту Николая встали другие преподаватели живописи и рисунка, учиться стало тяжело.
Каргашин предложил ему забрать документы и поехать учиться в Москву вместе с ним. Николай бы так и сделал, если бы на месте Каргашина был кто-то другой, но не этот ветреный, кудрявый покоритель девичьих сердец, который и к четвёртому курсу не научился рисовать. С Зиной Николай уже не разговаривал, обнаружив однажды слабое сходство в портрете ремесленника с её тонкой шеей, покатыми плечами и рыжими космами, написанном преподавателем живописи. Да и зеленоглазая красавица пригляделась ему, а в веренице подруг, с которыми он крутился ей уже давно было мало места.
Зина и сама была виновата. Её желание непременно познакомиться со студентом механического института, которых она непременно притаскивала на студеческие вечера, не стесняясь Николая, сделали своё дело. Любовь Николая потухла окончательно.
Четвёртый курс почти полностью освободился от общеобразовательных предметов. Рисовать приходилось много. Уже никто не завидовал Николаю. Кто рисовал хорошо, считал себя будущим мастером, а кто не научился рисовать, смирился, поняв, что к облакам славы без крыльев не подняться.
Преподаватель вырастал глыбой над своими учениками, став скоро и Заслуженным Художником РСФСР. Обучение под руководством мастера выглядело настоящей пыткой. Поправлять рисунок Преподаватель любил, но только портил. Стирание ластиком его карандашных линий 'маэстро' встречал негодующим взглядом и острыми репликами. Николай на всё это отвечал молчанием, продолжал старательно стирать. Рисунок при этом хуже не становился.
Сама похвальба преподавателя, что ему незаслуженно поставили 'три' за диплом, а он скоро станет Народным Художником РСФСР, вызывала в Николае неприятное чувство.
глава 34
О мирной жизни пришлось забыть скоро. По лесу крался отряд партизан с северной стороны и наткнулся на их заброшенную деревушку. Распросы больше походили на дотошный допрос. Почему не в армии, почему не в партизанском отряде, и вообще кто такой. По всем выкладкам Фёдор походил на дезертира, которому дела нет до бед Родины. Фёдор на этот раз никаких документов показывать не стал, так как уже совершенно не походил на бойца Красной армии, и уж тем более на офицера.
Усохший основательно, с тонкой, циплячьей шеей, провалившимися глазами, в деревенской, истёртой до дыр одежонке, он мог только похвалиться небогатыми на волос усами да какой-то 'калмыцкой' бородёнкой на самом кончике подбородка.
И всё-равно командир отряда, судя по погонам - майор-артиллерист, назойливо повторял вопросы над его ухом, выискивая какую-нибудь компрометирующую неточность в ответах.
Час спустя, устав получать довольно однообразные ответы, майор перешёл к распросам Нади.
Быстро выяснив обстановку, командир решил выбить немцев из соседнего села, занять круговую оборону и осесть здесь надолго.
Надя сразу поняла, что тихая жизнь ей только снилась, что война идёт не где-то, а именно здесь, и будет ещё хуже не сегодня-завтра.
Утром отдохнувший немного отряд, вооружённый довольно основательно и имевший даже не крупную пушку, установленную на полозья, покинул обогретые дыханием избы. Через несколько часов Фёдор с Надей услыхали уханье пушки, лёгкое стрекотание автоматных очередей, громкие хлопки винтовочных выстрелов. Бой продолжался не более одного часа.
Потом наступила гнетущая тишина и томительное ожидание. Партизанские вылазки обычно заканчивались быстрыми отходами вглубь леса. Но часы ползли медленно к вечеру, а из соседней деревни никто назад не возвращался. Фёдор сгорал от любопытства, но не решался пойти следом, чтобы убедиться в маленькой победе партизан, которых для немцев, квартировавших в деревне, было слишком много.
Партизаны закрепились в деревне, казалось, надолго. Надя сходила за продуктами. К её радости получила не только помощь от жителей деревни, но и немного захваченного продовольствия немецких вояк. Командир отряда сочувственно отнёсся к болезни Фёдора. С европейской кухни Фёдор ожил через две недели и захотел поблагодарить партизан. В деревню он пришёл поздно вечером с Надей. Партизаны готовились встретить самолёт с большой земли.
Небольшую площадку выравнивали вместе с жителями деревни, собирали хворост для разжигания костров. Командир отряда, увидев Фёдора, удивился:
-Что, ожил, орёл? А не пора ли к нам в отряд?
-Да я бы и сам не против, но стрелок из меня никудышный!
-Что так?
-Да вот, рука срослась не по месту.
-Сломал, что ли, по пьяной лавочке?
-Сломал.
-А родом ты откуда?
-Из Удмуртии.
-Родители там?
-Отец и мать.
-Письмо послать родителям хочешь? - спросил командир. - С самолётом и отправим.
Надя в это время зашла к знахарке, и Фёдор, которому не хотелось огорчать верную подругу их затворнической жизни, быстро написал несколько строк, свернул в треугольник, надписал адрес и передал письмо командиру отряда. Тот аккуратно вложил письмо в полевую сумку и заверил, что самолёт прилетит непременно сегодня ночью, пожелал быстрейшего выздоровления, потому что отлёживаться некогда, каждый боец в отряде на вес золота.
После этой короткой речи командира Фёдор нашёл Надю у старой знахарки, которую не замедлил поблагодарить. Они с Надей, не дожидаясь самолёта, вернулись в свою избу.
Волки их уже не беспокоили, видно о них уже кто-то 'позаботился'. Здесь, в тихой, забытой всеми деревушке о пяти избах, им стало вдруг тоскливо. В соседней деревне хотя и было тревожно, но людно и многоголосо.
Они сидели за столом напротив друг друга, и каждый из них переживал вновь и вновь посещение людной деревни, в которой и советская власть существовать не замедлила, оккупация казалась кошмарным сном. И так им хотелось верить, что это - навсегда, что немцы не посмеют совать нос в этот партизанский край и, возможно, к весне советские войска вернутся и погонят проклятых фашистов на запад в их логово.
А утром, когда рассвело окончательно, они услышали громыхание, которое не походило на лёгкую перестрелку. Это был настоящий гром из нескольких орудий, похожий на крупномасштабную артиллерийскую стрельбу. Среди этого грома доносились звуки выстрелов из винтовок, которые становились всё отчётливей и, значит, всё ближе. Фёдор заторопил Надю быстрей собирать самое необходимое, почувствовав, на своём коротком опыте, что тихая, оседлая жизнь подходит к концу, и удирать придётся через это замёрзшее болото, если, конечно, удастся.
Только вот куда они попадут на другой стороне болота и попадут ли вообще, это он не знал и знать не хотел. Бежать приходится всегда в никуда, надеясь на чудо.
Первые беглецы партизанского отряда появились, когда Фёдор подготовился, чтобы они сорвались с места. Санки были нагружены всем необходимым, два мешка, сделанные под вид рюкзаков, ожидали их у
