причине население Гулагов становилось всё моложе.
В охране лагерей бытовало убеждение, что охранять приходится отщепенцев советского общества, отношение было соответственное. Но сапожник был неприкосновенной кастой. От дружбы с Фёдором зависело не только здоровье обуви, но и ног, которые регулярно в этой обуви грелись в мороз и слякоть.
Однажды перед ним бросили на пол несколько пар малого размера обуви, приказав отремонтировать вне очереди. Ботинки были из грубой кожи, так называемые 'кирзухи'. Даже после замачивания поддавались шилу с трудом. Заплатки приходилось класть из той же кожи. Дамский размер усложнял работу. В душе Фёдора всколыхнулись какие-то туманные воспоминания. Он тщетно мучил себя, ремонтируя маломерки, попытками думать о прошлом, которое должно же было в его жизни быть. Но грубая тюремная обувь была слишком далека от тех изящных туфелек, за которыми охотились модницы города Ижевска.
По окончании работы подошёл охранник, которому Фёдор сшил сапоги из добротной кожи, забив в подошвы красивые ряды деревянных гвоздиков и добавив чисто звучавшего скрипа во время ходьбы. Осмотрев выполненную работу, охранник поцокал языком, помолчал. Потом тихо сказал:
-Тут рядом лагерь-то бабий. Сходи сам, отнеси им. Я с охраной договорился. Зайдёшь, выбери какую-нибудь. Час даю. И назад чтобы пулей!
Другие награды в концлагере были по мелочам, только эта считалась наивысшей. Бабы, истосковавшись по мужской ласке за годы войны, зверели и совершали действия, несовместимые с женским званием. Охрана и сама утоляла голод красоток, иногда пользовалась помощью 'зэков', не замеченных в политических беседах и попытках к бегству.
Фёдор прошёл несколько сот метров вдоль мощного забора с колючей проволокой по верху, по узкой тропке в снегу в одиночестве, любуясь впервые елями, густо посаженными справа и слева, отчего в полуденное время было сумрачно. Было ему удивительно, что женский лагерь был так близко. Никак не укладывалось в голове, за что их можно было держать в этой глуши вдали от семей, детей и родильных домов.
Охранник с любопытством посмотрел в лицо Фёдора, спросил:
-Сколько пар?
-Семь, - однозначно ответил Фёдор.
-А справишься? - засмеялся охранник, увидел на его лице недоумение, закончил:
-Ладно, разберёшься по ходу. Иди вон туда! - он указал в сторону небольшого барака. Дверь Фёдор открыл без опаски, увидел семь мешкообразных фигур, в которых угадать изящные формы женских тел можно было разве только призвав на помощь всю свою фантазию.
Измождённые лица без тени косметики отличались только цветом глаз и бровей. Эти женщины, возраст которых мог быть обозначен только по скорости, с какой они кинулись к нему, стали тянуть каждая к себе, готовые подраться из-за долгожданной добычи. И он совершенно растерялся, не зная, что предпринять, когда вопль: - Федя! - привёл его в волнение. Вмиг возле него осталась только одна неуклюжая фигура, которая чем-то напоминала Надю. Тёмные брови, ресницы и светло-рыжую прядь волос, торчавшую из-под арестантской шапки он разглядывал с недоумением несколько мгновений.
-Да Надя я, Надя! - вопила женщина. Только после этого он с непонятной для него неохотой позволил себя обнять и поташить в отдельную каморку с кроватью, покрытой матрасом, набитым каким-то жёстким содержимым. У него не возникло ни животной страсти, ни желания целоваться с изменившейся в худшую сторону Надей, настолько неожиданной была встреча.
Надя же была так обрадована этой встрече, что болтала без умолку минут пятнадцать, пока дверь не приоткрыл охранник и предупредил:
-Ну, вы - голубки, время не ждёт, пора и делом заняться!
Он подмигнул Фёдору и прикрыл дверь. Фёдор, наконец, опомнился и стал в свою очередь задавать Наде вопрос за вопросом. Его интересовало более всего, что с дочерью. Надя сразу поникла и смахнула невольно скопившиеся слёзы у глаз.
-Ладно, давай на выход, - равнодушным тоном сказал появившийся в дверях охранник.
Фёдор послушно поднялся с кровати, осторожно высвобождая руку из судорожных цепляний Нади. Она теперь уже неприкрыто плакала, не желая так вот быстро расстаться.
-Да ты, девка, успокойся! Придёт он ещё, - добродушным тоном успокоил её охранник. - У нас такие ценятся, нешто мы не понимаем.
-За что её-то сюда? - спросил Фёдор.
-За то! - коротко бросил охранник. - Дуй давай назад! Зря ты её не попользовал. Когда ещё заработаешь новый приход.
глава 51
Прасковья после смерти дяди Лёши стала спокойней. Раздражитель в мужском обличье исчез, а Вовкины шалости, который жил на первом этаже с нею, раздражали не так сильно. Петя то жил в Психбольнице, то Прасковья, растроенная отношением к больному сыну со стороны санитаров, забирала его домой. Вовке практически неуправляемый дядя Петя угрозой был незначительной, но Николаю всё время казалось, беды можно было ждать в любую минуту.
Сын его рос каким-то очень практичным, всё время что-то выменивал у друзей и знакомых. Попадали и довольно серьёзные вещи. В ящике стола на втором этаже он хранил то царские ассигнации, то серебряные полтинники. Скоро появились и детали мопеда, и даже целый двигатель.
То ли новое поколение, к которому относился Вовка, готовилось в приближающемся двадцать первом веке жить по новым законам, то ли бедность надоела парнишке с раннего детства.
Вовка старательно облапошивал более обеспеченных сверстников, используя свой изворотливый не по годам ум.
Николай не вмешивался в эти не совсем правильные поступки сына, так как едва обеспечивал парня всем необходимым.
Помощь Вовки в Художественном Фонде он стал скромно оплачивать, приучая паренька к расходованию средств и поощряя за труд, который был уже достаточно профессиональным.
Члены Союза художников, входившие в состав Худсовета, привыкли к вмешательству мальчика в творческий процесс, но придирки при этом не становились ласковее, заставляя Николая совершенствовать своё мастерство. Дело доходило до курьёзов. Портрет 'дорогого' Леонида Ильича Брежнева ковыряли ногтем, принимая нарисованный портрет за наклеенную офсетную печать, скрывая при этом удивление по поводу качества исполнения.
После окончания восьмого класса и получения Аттестата с приличными отметками отец и сын засели за изготовление пяти красочных натюрмортов. Николай оформил эти творения то ли сына, то ли их обоих в паспарту, и они поехали в Свердловск.
Сын как-то легко поступил на первый курс. Оставалось найти квартиру и снабдить сына деньгами. Николай вернулся домой один. Дома Прасковья поднялась к нему на второй этаж.
-И чего мальчишку сплавил? Учился бы ещё до одиннадцатого класса! Ведь как он там жить-то будет?
И снова Николай, как в первые дни женитьбы, ответил:
-Да всё как-нибудь образуется. Специалистом выйдет. А после одиннадцатого-то в армию заберут, женится. И ни специальности не будет, и учёба без перспективы. Только - завод.
Когда Володя стал учиться в восьмом классе, предметы стали более сложными. Понеслись в первой четверти тройки. При мысли, что Волдя попытку поступить в Художественное училище может сорвать, заставила Николая пойти в школу. Содержательная беседа с классным руководителем дала неожиданные плоды. С одной стороны Володя прислушался к совету отца ликвидировать тройки, а с другой стороны классный руководитель, вполне приятная дама, провела разъяснительную работу среди учителей.
В дневнике появились четвёрки и пятёрки.
Несмотря на напряжённую учёбы Володя помогал Николаю в работе.
