подперли. Аппетит у Степана — отменный, а что еще нужно бабам, как не накормить тяжело работавшего мужика?
«Бросить Москву, — мечтала я, — купить здесь домик, выращивать капусту, огурцы в тепличке, потом их солить. Грибы и ягоды собирать, дышать чистым воздухом и не заботиться о том, что директор института проталкивает диссертацию очередного блатного тупицы, которого тебе в начальники потом назначат». Горожан время от времени посещает фантазия — уехать в глушь, в деревню, вести натуральное хозяйство. Мечтать не вредно. Требуется только задвинуть в дальний угол вопросы: в какой школе будет учиться наш сын? кто станет возделывать огород, если муж из всех сельхозорудий признает только газонокосилку? и на какие средства вообще мы будем жить? Кроме того, у нас есть дача — крепкий домик на шести сотках, три яблони, две сливы, неприхотливые многолетние цветы, траву Борис косит дважды в сезон. Сделать из домика конфетку, а из участка — образцовый питомник у меня нет сил. Поэтому молча соглашаюсь с мужем: дача — для ленивого отдыха, для шашлыков на природе.
Домой мы возвращались на стареньких «жигулях» Степана. Мой муж меняет машины каждые три года, пока не кончилась гарантия и автомобиль не стал требовать частого ремонта. Степан относится к своей машине, как деревенский мужик к коню, — надо ухаживать, заботиться до последнего. Купил лошадь — береги. Меня устраивает позиция мужа: если нам по карману менять машины, чего ж не менять. С другой стороны, в отношении Степана к своему «железному коню» было что-то атавистическое, несовременно трогательное. Маша и Степан могли себе позволить купить новый автомобиль, но не покупали и старую колымагу считали едва ли не членом семьи.
Мы везли остатки моей стряпни.
— Не свиньям же отдавать, — сказала мама Степана. — У нас поросят только Глашка Кривая держит, противная баба. А Степушка, в город приедете, покушает.
Изо всех сил я сдержала смех: мать, которая не надышится на сына, сравнивает его с поросятами.
Я дремала на заднем сиденье, повалившись на баулы, не поместившиеся в багажник, — Степина мама затоварила нас под завязку. Причем основная часть подарков предназначалась мне. Ладно, травки- муравки, сушеные грибы реально взять с собой в Москву. Но тащить в поезд банки с маринованными огурцами, пакеты с молоденькой картошкой?
Маша с мужем на переднем сиденье тихо переговаривались. Сквозь дрему я слышала, как они обсуждают командировку Степана. Маня спрашивает про какого-то Склярского, или Шклянского, — звуки плывут, нечеткие в моем восприятии. Тем не менее соображаю, что Склянский-Шклярский — это начальник Степана, ответственный за… в данном случае — обвязывание колокола веревками, установку домкратов, веретен и других подъемных механизмов. Начальник без Степы — нуль, по каждой мелочи бегает советоваться, а когда дело сделано, лавры себе забирает, гоголем выступает, как же — руководитель. Машке обидно за мужа, и в то же время она разделяет его позицию: кто надо — Степану цену знает, а в грудь себя кулаком бить не станем.
«Гордость пуще зазнайства» — моя последняя мысль перед глубоким чистым сном.
В разгрузке машины я не участвовала. Момента прибытия в город Петрозаводск не помню. В квартиру Степан, очевидно, нес меня на руках. Положили на кровать, раздели, одеялом укрыли. Проснулась я, помолодев на двадцать лет. Как просыпалась в юности, без спазмов застывшего позвоночника, без напоминаний себе, что стонать надо тихо — сын услышит. И, стиснув зубы, растягивая мышцы спины, постараться не разбудить мужа. У него еще законных полчаса сна. Удивительно, но спина — как новенькая, хоть и после вредного стояния у кухонного стола и плиты. Настроение — забытое: радость от наступившего дня, от того, что живу и мои любимые — живы. Мамы нет. Да. Но ведь и всех нас когда-то не будет. Я прислушалась к себе — тоска по маме приобрела новые краски. Ее, тоски, да и не было вовсе, только светлая грусть.
Решение, которое я приняла, когда разговаривали с Маней про черное и белое, почти не пугало. Осталось дождаться мужа, поставить его перед выбором.
Я прошлась по квартире. Понятно: сил не хватило растащить все по углам — свалили, где ни попадя, в коридоре и на кухне. Дверь в большую комнату была приоткрыта. Мне уступили супружескую спальню, Маша с мужем спали в гостиной, разложив диван. Я заглянула. Они не сплелись голубками. Они лежали друг к другу спиной. Но Степан закинул на Машкино бедро руку — держу свое. А Машка голой, из-под одеяла вылезшей, вывернутой назад ногой, втиснулась между ног Степана.
Несколько секунд я смотрела на них, отметая планы убрать в квартире, приготовить завтрак… Какой, к лешему, им завтрак?
Вернулась в маленькую комнату, нашла бумагу и фломастер, и скотч. Написала.
Прилепила на дверь большой комнаты листок: «Личного времени до 11.30. Целую. Настя».
Выходя из квартиры, я задавалась вопросом: «Случались у мамы ситуации, когда она отправлялась гулять без нужды, чтобы оставить нас с Борисом наедине? Чтобы могли мы без стыдливой оглядки: только тише, тише — предаться заветному и почти постоянному желанию…» Не помню. Да и кто в молодости обращает внимание на предоставленные условия? Есть момент — лови.
Я гуляла недалеко от Машиного дома, по рыночку, которым стихийно заполнился пустырь около универсама. Хотелось что-нибудь купить, но дребедень на прилавках не стоила того, чтобы вести ее из-за моря. В столице такой — навалом. Лучше уж огурцы маринованные Машкиной свекрови. Неожиданно увидела Ольгу, которая стояла у прилавка с детским бельем и сварливо торговалась. Мне бы подойти к Оле и повиниться за плохое поведение. Нет. Не идут ноги. Ложь во спасение Ольге не нужна, мне — тем более. Но я отметила, что Ольга купила семь трусиков одного размера, семь — другого, гольфики, и носочки, и какие-то подвязочки, мне, имеющей сына, неведомые современные девчачьи атрибуты… Можно сколь угодно рассуждать о недостатках матери, как я чесала язык об Ольгиных грехах, но если дочери ее каждый день меняют трусы, то она — хорошая мать.
К полудню, купив фрукты, я вернулась домой. Маша и Степан уже навели порядок.
— Спасибо! — тихо шепнула мне Маня.
Глаза у нее были счастливыми, как у женщины после неторопливой любви, когда не боишься, что тебя услышат в соседней комнате или что сейчас в дверь забарабанят дети.
Я хотела пошутить: «Быстро справились, вещи успели разложить», — но не стала ерничать.
Степан отправился на вокзал встречать сплавщиков, через час привез их.
Борис и дети ввалились в квартиру. Довольные и усталые, пахнущие партизанами — кострами, лесом, несвежей одеждой. И с планами в следующем году пройти более сложный маршрут.
— Уф! Все! — шумно выдохнул Борис. — Сдаю туристов. Если не считать ссадин, порезов, синяков, товарный вид не пострадал. Где мои призовые сто грамм?
Степану ничего не оставалось, как отвести моего мужа на кухню и налить водки.
— Так продолжаться не может, — сказала я неожиданно вслух. Думала, что мысленно себя настраиваю.
— Права, сестренка, — торопливо согласилась Маша. — В пьянстве не бывает равновесия. Водка обязательно перетянет чашу весов.
— И мы — у последней черты. Если он не остановится…
— В следующем году нельзя с ним детей отпускать.
— Да и будет ли он моим мужем в следующем году?
— Настя! — испугалась сестра.
— Без паники. Я сильная, я разберусь.
Обед прошел очень весело. Вымытые дети, перебивая друг друга, рассказывали о сплаве. Борис умело направлял их сумбурные речи, напоминая о событиях, называя географические точки. Боря наполнял свою рюмку, дети ели торопливо, напрочь забыв о пользовании ножом. В походе Борис заставлял их вести дневники — хоть коротко, но фиксировать события каждого дня. Записи были лаконичными и не содержали информации, которой Борис наверняка снабжал детей. Он неплохо знает ботанику и зоологию, разбирается в геологии, почвоведении. Борис — весьма эрудированный человек. И совершенно определенно — на детей обрушилось столько впечатлений и знаний, сколько переварить они не могли.
«Сломался ободок для волос», «В магазинчике не было туалетной бумаги, а наша промокла и
