Бабушка смотрела на них с гордостью, как человек, ждущий восхваления после совершенного подвига.
Восхищения не последовало.
— О-ля-ля! — присвистнул Андрей. — Так вы, Эмилия, банкрот?
Далее случилась сцена, которая неопытных Андрея и Марину, не видавших прежде показных умираний, а только переживших истинные смерти родителей, привела в шок. Да если бы у них и мелькнула мысль, что наблюдают игру в предсмертную агонию, то они тут же одернули бы себя: игра легко может перейти в реальную трагедию.
Эмилия схватилась за грудь:
— Воздуха! Воздуха! Сердце! Мое сердце останавливается… Господи, прости моих мучителей…
Она сползла на пол, корчилась, задыхалась, дрыгала руками и ногами. Кимоно распахнулось, и стали видны панталоны, старенькие, с дырками…
Это старушечье белье в прорехах подействовало на ребят особенно сильно. Бедняга! Силится выглядеть пристойно и благородно (по своему понятию), а в исподнем дырка дырку погоняет. Они суетились, поднимали бабушку, устраивали на кухонный диван, вливали валерьянку, искали телефон, чтобы вызвать «скорую», но трубка куда-то подевалась.
Марина держала на коленях голову бабушки и плакала:
— Пожалуйста! Не умирай! Нет у нас денег с рынка питаться, в долгах по уши, кредиты выплачиваем, только дочери фрукты покупаем. И тебе будем… бабушка… не умирай!
Андрей чувствовал себя палачом, который ошибочно принялся казнить невиновного, а потом вдруг пришло помилование. Он гаркнул на дочь: «Ты опять с телефоном играла?!» Не обращая внимания на плач малышки, стал высыпать лекарства из аптечки:
— Нитроглицерин? Кажется, нитроглицерин нужен?
— У нас нет, — испуганно сказала Марина.
Андрей бросил лекарства, сообразил, что «скорую» можно вызвать по сотовому телефону…
— Девушка! Срочно! Умирает женщина…
В этот момент бабушка открыла глаза и произнесла слабым голосом:
— Оставьте! Врачей не нужно.
— Тебе легче, легче? — твердила Марина.
— Отпустило? — забыл про телефон Андрей. — Вы в порядке?
Эмилия поднималась медленно, постанывая, закатывая глаза. Воплощение мужественной женщины, которая переламывает боль, чтобы не травмировать окружающих.
— Воды? Чаю? Где твои лекарства? — быстро спрашивала Марина.
— Душно? Форточку открыть? Грелку? — перебивал Андрей жену.
Эмилия села, запахнула полы кимоно, скрылось ее дырявое исподнее, провела устало по лбу пальцами, вздохнула и с рокочущими, томными перекатами голоса протянула руку Андрею:
— Сигарету!
Как ни был испуг Андрея силен, он сообразил, что бабушка пытается нарушить пункт первый их договоренности — не курить в квартире.
— Конечно, всенепременно! — Андрей взял бабушку на руки и понес к выходу из квартиры. — Марина, тащи сигареты и зажигалку, — бросил он жене.
Курить на лестничной площадке, устроенной точно ребенок на руках у внучатого зятя, Эмилии удовольствия не доставило. Она чувствовала сценическую фальшь и понимала нелепость положения. Не только Станиславский, а любой мало-мальски образованный режиссер воскликнул бы: «Не верю!»
— Ах, это у меня машинальное, — сказала бабушка после трех глубоких затяжек. — Какие сигареты, когда едва не отправилась на тот свет! Вы не отправили, — уточнила она. — Отнесите меня в дом. Дайте коньяка рюмку. Коньяк хорошо действует на мои сосуды.
Через месяц Марина позвонила двоюродному брату:
— Антоша! Я больше не могу, по мне клиника неврозов плачет. Заберите бабушку.
— Куда мы ее заберем? Ты же знаешь наши условия. На шею себе посадим?
«Но у нас-то она сидит на шее, — подумала Марина, — внедрилась в печенки, в селезенки. Начался некроз моей семьи».
— Я вас умоляю! — заплакала Марина. — Умоляю, Антоша! Хоть на время.
— Что, так плохо?
— Ужасно. Эмилия превратила меня в тряпку, Андрей вечно зол, едва сдерживается, то есть уже не сдерживается и срывается, достается не только бабушке, с нее как с гуся вода, но мне с дочкой.
— Мою жену Ленку так просто в бараний рог не скрутить.
— Ты согласен? — обрадовалась Марина. — Спасибо, спасибо, спасибо! Забирайте бабушкино наследство себе.
— Какое наследство?
— Шкатулку. Антон, можно мы завтра бабушку перевезем?
Что находилось в большой старинной шкатулке, Марина и Андрей не знали. Эмилия держала шкатулку на замке и время от времени устраивала спектакли. Выйдет со шкатулкой в руках, станет в позу трагической актрисы и произносит неестественно пафосным голосом:
— Здесь огромное богатство. Вы, ваши дети и внуки будут обеспечены на всю жизнь. Неблагодарные, вы озолотитесь после моей смерти. С того света, — бабушка закатывала глаза к потолку, — я увижу ваши мучения, на вас падет раскаяние за каждый упрек, за все мои страдания!
— Браво! — хлопает в ладоши Андрей. — Концерт окончен? Теперь пресса хочет взять интервью у великой актрисы. Кто вас упрекает? Какие такие мучения? Вы, Эмилия, нам в копеечку влетаете. Может, отщипнем от наследства?
— Нет, только после моей кончины.
— Вы нас всех переживете.
— Андрей, прекрати! — не выдерживает Марина.
Наедине они не раз обсуждали вероятное содержимое шкатулки. Марине казалось, что там груда драгоценных камней, как в сказке, в кино про сокровища. Она представляла захватывающий момент: открывают шкатулку, и всеми цветами радуги вспыхивают бриллианты, оттеняя благородство старинных изумрудов и рубинов.
— Какие сокровища? — возражал Андрей. — Если бы у нее были драгоценности, она не приперлась бы сюда, не спала на кухне. — Но и у него оставалась детская надежда на сказочное богатство. — Давай тихо вскроем шкатулку? — предлагал он.
— Что ты! — пугалась Марина. — Это неблагородно.
— Конечно. Зато очень благородно утром ждать по часу, пока твоя бабушка освободит туалет.
— Андрей, она старый человек…
— Вот пусть и опорожняет кишечник, когда я уйду на работу.
Если в семье Марины бабушка устроила тихий террор, то у Антона громкие скандалы следовали один за другим. Лена орать на бабушку начала едва ли не в первый же день. Но Эмилия ничуть не тушевалась. Напротив, взбодрилась. Буйный нрав Лены ее не пугал, даже, казалось, щекотал нервы.
— Твоя жена, — сказала она вечером Антону, — вульгарная пошлая базарная торговка.
— От пыльной актриски погорелого театра слышу, — не осталась в долгу Лена.
— Не нравится, бабуля, — поддержал супругу Антон, упорно не признающий «Эмилии», — катись на все четыре стороны.
У Марины, пока та гуляла с ребенком, бабушка могла оставить записку: «Я в парикмахерской. Приди расплатись». Марина мчалась в салон, где бабушке сделали педикюр, маникюр, покрасили, постригли, уложили дурацкий шиньон — все по высшей ставке, и расплачивалась. Эмилия запускала руки в семейные деньги. Ничтоже сумняшеся брала их из ящика стола, шла и покупала себе коньяк, сигареты, самые дорогие шоколадные конфеты. Марина, без упреков, переложила деньги, спрятала в книгах.
С Леной у бабушки трюк с парикмахерской не прошел. Эмилия, кроме обычного набора сделавшая
