Лжедружинники тут же закололи обоих привратников и подали знак остальным крестоносцам, что затаились вблизи. В два счета все защитные сооружения замка оказались в руках тевтонов, и с зарей крестоносцы штурмовали его. Перебили всех сопротивлявшихся, забрали что смогли, а все остальное предали огню.
Если это имели в виду катеградцы, то — полагал Юргис — для родной земли они еще не вовсе потеряны. Всякий человек — из поселения ли, из города ли, из замка — подчинен своему правителю. Чего пожелает знатный и богатый, то и обязан делать маленький человек и отвечает за это своей шеей, своей жизнью. Это так. Однако же и простым людям дано отличать хорошее от плохого, понимать, где правда, его просто так в землю больше не вобьешь. Хотя иной и после того — лишь тростник, колеблемый ветром: куда подует, туда он и гнется.
Старший из сопровождавших прорысил по мосту надо рвом. Перед воротами спешился. Вереи, сбитые на крестовинах из бревен, были плотно сомкнуты, разговаривать со стражей приходилось только через смотровое окошко.
Разговор был недолгим. Звякнули засовы, ворота чуть приотворились. Ровно настолько, чтобы боком протиснуться человеку.
— Пусть Юргис-попович войдет.
«А остальные что же — назад повернут?»
Да, повернули. Юргис же двинулся вслед за вызванным стражей жителем замка по неровному дощатому настилу, извивавшемуся, словно полоз, между пнями — вдоль ремесленных рядов, мимо замка, мимо бревенчатых домов и шалашей из жердей.
— Молельня отца Андрея — по ту сторону замка, в малом дворе, — сказал проводник, босоногий старичок в посконной рубахе и овчинной безрукавке. Старик на ходу прихрамывал, однако взглядом обладал пристальным, как у филина. — Отец Андрей закончил служить вечерню.
— Вечерню служить? — переспросил Юргис.
Он чувствовал себя здесь как-то странно. Словно бы он, Юргис из Полоцка, даже любопытства не вызывал у местных жителей. Всякий продолжал заниматься своим делом, не поднимал взгляда на идущего. Женщины возились у очагов, баюкали детей, гремели посудой, покрикивали на собак, детишки играли, мужчины делали свое.
Двор в Пилишках был невелик. Окружали его старые стены; и в строениях, что на валу, и в срубах домов виднелись недавно замененные свежие венцы над посеревшими, обомшелыми, сработанными еще плотниками прошлого, а то и запрошлого поколения. Лубяные крыши тоже были в заплатах.
Если бы не купол-луковка над коньком, пилишскую православную церковь можно было бы принять за поставленную не на месте баньку. Шагов шести в ширину, восьми в длину бревенчатый домик с сенями, навес которых опирался на обтесанные столбы. Над невысокой дверью, в серебряном окладе — изображение пресвятой девы.
Две ступеньки — и Юргис поднялся на крыльцо. Поклонился, осенил себя крестом. И в тот же миг вышел из дома старик в поповской рясе.
— Да славится бог на небесах!
«Иными словами, над плотью и духом человеческим может возобладать как Любовь, так и Злоба. А созданию божьему надлежит сохранять между ними равновесие».
Со времени последнего свидания отца с сыном, в час внезапного набега тевтонов на Ерсику, отец Андрей заметно постарел. Лицом стал похож на отрицающего суетную жизнь пустынника, каких изображают на церковных вратах и иконах. И говорить стал медленнее, запинаясь, словно раскачивая язык колокола.
— Весть о твоем приходе на родину прилетела, еще когда старый месяц шел на убыль, — сказал отец Андрей, приняв из рук сына привезенное.
— Вот когда еще! — удивился Юргис. — О поручении отца епископа я вроде бы не кричал на торжище. Если и могли обо мне узнать, то разве от поселян с Темень-острова. Но то было куда позже. Когда уж молодой месяц народился.
— Немецкому монаху в Категраде стало известно о гонцах из Полоцка. — Голос отца Андрея прозвучал как бы из глубокого колодца. — Но прежде подкрепимся, потом перейдем на мою половину, там и поговорим.
«Отцу что-то известно», — сообразил Юргис. И перечить не стал.
Когда закрылся плотный занавес, отделявший жилье священника от молельни, едва лишь отец с сыном устроились на лосиной шкуре, что служила постелью, бывший ерсикский священник проговорил:
— Катеградский пастырь, книжник, как ты его именуешь, ушел в иной мир, следуя реченному сыном божьим: «Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу».
— Разве думает отец Андрей (мать учила Юргиса называть отца церковным, уважительным именем), что катеградский иерей заслужил смертную кару тем, что вел летопись?
— Сын божий учил: «Но да будет слово ваше „да, да“, „нет, нет“, а что сверх того, то от лукавого». Катеградский пастырь не прислушался к голосу разума, выступил против правителей замка, и тогда случилось, как сказано в Евангелии: «Он сокрушает сильных без исследования и поставляет других на их места», и бог говорит: «Мною начальствуют начальники и вельможи и все судьи земли, мною цари царствуют и повелители узаконивают правду».
— Разве сказано это о тевтонских рыцарях?
— Их приход — тоже воля всевышнего.
— Выходит, разрушая Герциге, тевтоны выполняли волю всевышнего? — запальчиво спросил Юргис.
— Все в руке божией, все в воле его, — проговорил отец негромко, словно не расслышав. — После второго нападения на Герциге сыновья Таливалда Беверинского в Видземе — в Срединной земле — перешли из православия в католичество, хотя Беверин и выступал под одним знаменем с Герциге. Папа римский провозгласил подчинение всех княжеств Руси римскому скипетру.
— Папа Гонорий провозгласил, — возразил Юргис, — только Русь не покорилась. Богатыри ведут в сражения всадников и лучников.
— Многие из владений князя Ярослава уже подпали под татар. А татар папа римский не проклинает. И если бы у католиков не было договора с Полоцком о вольной торговле, навряд ли церковный служитель из Полоцка обрел бы в Категраде поддержку католического монаха, наместника рижского епископа.
— Чудится мне — отец Андрей не слишком верит в силу кривичей.
— Всевышний сказал: «И дам вам пастырей по сердцу моему, которые будут пасти вас со знанием и благоразумием».
— Это под властью захватчиков?
— Не под властью, но в послушании. От века было так: старейшина рода, а позже — вожак дружины квитается с соседом или другом за оказанную в тяжкий миг помощь. И поэтому жители латгальских поселений год от года платили дань правителям больших замков, под защитой которых спокойно вызревали колосья на нивах, коровы приносили телят и кобылы — жеребят. Латгалы — малое племя. Всего лишь горсть песка во вселенской горе народов. И венец владетеля латгальских земель держался на его голове ровно столько, сколько владетель находился в дружеском послушании государю крупного народа. Даже в свои славнейшие дни владетель герцигский платил дань князю полоцкому, располагавшему сильным войском. А ныне, когда Полоцк ослаб, латгалы должны покориться Христовым рыцарям, способным защищать наших пахарей.
— Пахарей, которым они вот только что посадили на шею старосту с бичом? — не унимался Юргис. — Что же остается от уставленного православной церковью: не греховность осуждаем, но всякий грех в отдельности. И благославляем не праведность вообще, но каждое праведное деяние…
— Не считаем благословенной праведность во обще, — поправил священник. — Благословение — от бога, оно проливается на все живое, как влага небесная на иссохшую траву. А праведность объединяет человека во всем, что над землей, на земле и под нею. Связывает людей с богом и между собой. Есть у православной церкви и другая заповедь, изреченная сыном божьим. Именно: «Вы сделали это одному из
