деньги за книгу о Бородине, как бы с неба упавшие, и я бы с удовольствием оторвал Вас месяца на два-три от службы, чтобы съездили в архивы и спокойно поработали. Не ради себя - моя книга о Мусоргском закончена, а ради нашего общего дела. Не обижайтесь, я не изображаю из себя буржуя или мецената - живу, как и все, от получки до получки. Но Вы делаете кропотливую работу, которую должны выполнять целые учреждения. Ведь вот Пушкиным у нас сотни ученых занимаются, небось про каждую пуговицу на сюртуке, и не только на сюртуке, диссертация написана. Не спорю, дело нужное и великое, но ведь и Мусоргский гений, и тоже свой, русский, и тоже масштаба всемирного, всечеловеческого'.
По достоинству оценив это предложение, я, конечно, не мог им воспользоваться, такие 'каникулы' на работе не дают, да и находки в неизвестных чужих архивах случаются не так часто. А наградой за нашу заочную дружбу стала книга Роальда Добровенского о Мусоргском 'Рыцарь бедный',- на мой взгляд, лучшая из тех, что написаны о нашем гениальном земляке.
Переписка, обмен мнениями с единомышленниками укрепляли дух, помогали в поисках. Но однажды, после публикации очерка в газете, меня упрекнули за фразу 'состоял в должности коллежского секретаря'. Оказалось, что коллежский секретарь - не должность, а чин. Должности же назывались по-иному: столоначальник, помощник столоначальника... Мне было досадно, что, употребив неточно лишь одно слово, исказил правду эпохи. Не утешало и то, что ошибся по незнанию не я один, а и те, кто готовил материал к печати. Отсюда напрашивался вывод - необходим 'консультант по старине'.
Я пробовал обращаться в публичную библиотеку, но там узкая специализация - каждый занимается чем-то одним. А в это время в 'Лениздате' только что вышла небольшая книжка 'Город моего детства' о дореволюционных Великих Луках. Как и многие мои земляки, я прочел ее с большим интересом и заново открыл историю родного города. Особенно привлекли меня убедительность, достоверность и богатая эрудиция по многим сторонам прошлой жизни. Автор книги Андрей Павлович Лопырев родился в Петербурге и еще до революции переехал с родителями в Великие Луки. Учился здесь в реальном училище, позже, закончив в Москве институт, до пенсии работал в Ленинграде. Я узнал адрес Лопырева и написал о своих поисках и находках, о сомнениях и вопросах. Андрей Павлович сразу откликнулся и в первом же письме обстоятельно рассказал о чинах и должностях, о системе образования в России, начиная с екатерининских времен. Сообщил он, что в Псковском архиве в фонде 'Ф-8' хранятся аттестаты и свидетельства учащихся гимназии, и это было очень кстати, так как я разыскивал сведения о том, где учился отец композитора. В ответ на мою просьбу стать постоянным консультантом Андрей Павлович написал: 'По образованию я инженер-радист, по практике работы - конструктор авиационных приборов, а по тайной склонности - историк. Рецензий я никогда не писал и могу высказать только свое мнение'.
Я стал отправлять Лопыреву все новые главки, а позже послал и всю рукопись. Андрей Павлович выполнил огромную работу и совершенно бескорыстно. Он писал мне: 'Судьба вручила Вам ответственную тему, Вы делаете огромной важности дело, собираете по крупицам псковский период жизни великого музыканта, и ни у кого другого не хватит одержимости годами сидеть в Великолукском архиве, листать там пожелтевшие страницы давно забытых документов, разбирать старинные почерка полуграмотных псаломщиков'.
В последующих главах я неоднократно буду ссылаться на мнение А. П. Лопырева.
Пишет родственница
Когда только открыли музей Мусоргского в школе и об этом сообщила 'Правда', в Жижицу стали писать поклонники композитора из разных мест. Письмо из Рязани сразу привлекло внимание уже только одной фамилией на конверте.
'Пишет родственница Мусоргского. С радостью узнала о музее и могу передать...' Этот день стал для школы праздником. Сколько времени собирали по крупице самые незначительные сведения, рассылали запросы, а тут вдруг объявилась внучатая племянница композитора Татьяна Георгиевна Мусоргская и сама предложила семейные реликвии!
Добыть машину для поездки в другую область сельской школе было нелегко, особенно в уборочную страду, но директор совхоза 'Наумовский' оценил положение и выделил грузовик. Через три дня из Рязани привезли бесценные подарки: книжный шкаф и трюмо из дома Мусоргских и главную реликвию - альбом с автографом композитора, ранее неизвестный биографам. Посмотреть на эти подлинные вещи приходили жители поселка и, конечно же, расспрашивали подробности о родственнице Модеста Петровича: чем она занимается, сколько ей лет, как живет?..
С тех пор как я начал собирать материалы о Мусоргском, познакомиться с Татьяной Георгиевной было заветной мечтой. Однажды перед отпуском я отправил Татьяне Георгиевне письмо и несколько своих публикаций. И сразу же получил ответ:
'Спасибо за газетные вырезки. В Рязань приезжайте, когда Вам удобно, только бы мне быть здоровой, относительно, конечно. Перед поездкой лучше позвоните по телефону...
Всего Вам доброго. Т. Мусоргская' (25.8.80 г.).
Из Москвы, где я был проездом в санаторий, отправился в Рязань на первой электричке. Почти пять часов простоял, переминаясь с ноги на ногу в грохочущем и стреляющем сквозняком вагоне, и несколько поутратил чувства, которые копились перед желанной встречей. И все же волновался - как-то сложатся взаимоотношения с потомственной дворянкой из рода, к коему относился не только прославленный композитор, но и полководец Михаил Илларионович Кутузов?
В Рязани, у вокзала и на ближайшей улице, я пытался найти букет цветов и наскоро перекусить, но ни того ни другого сделать не сумел. Времени было в обрез, и я бросился к троллейбусу, чтобы поскорее добраться по указанному адресу.
На улице Островского, на лестничной площадке у квартиры 35, меня встретила седая, хрупкая женщина и, назвав по имени-отчеству, сказала:
- Проходите, пожалуйста, я вас у окна поджидала.
Когда мы вошли в квартиру, Татьяна Георгиевна, угадав мое состояние, участливо спросила:
- Намучились в электричке? Мойте руки и за стол!
Это прозвучало естественно и просто, как бывает среди близких людей.
Пока я мыл руки, Татьяна Георгиевна стояла рядом, держа на подносе чистое полотенце.
Стол для обеда был накрыт в комнате. На свежей скатерти лежали накрахмаленные салфетки, стояли приборы, а на большом блюде аппетитной горкой возвышались румяные домашние пирожки. Накрывать стол хозяйке помогала Наталья Сергеевна Соколова, как я потом узнал,- соседка по лестничной площадке. Пока женщины хлопотали на кухне, я с интересом оглядывал комнату. Мебель старая, ничего лишнего: стол, кровать, этажерка с книгами, навесная полка, в углу икона с живым огоньком лампады. На видном месте портрет флотского офицера в профиль, с тонкими чертами лица, чем-то похожего на Бунина.
- Это мой папа - Георгий Филаретович,- сказала Татьяна Георгиевна.- Папа был очень красивый, особенно в форме моряка. А плавал он много, в какой только стране не побывал, но главные его качества - доброта, отзывчивость, его любили все домашние, и крестьяне, и матросы. У нас в имении не говорили слов 'барин', 'барыня', а обращались по имени-отчеству, а у отца оно трудно произносилось, и крестьяне говорили: 'Мы к вашей милости к табе...'
Я слушал, что называется, открыв рот, а Татьяна Георгиевна вдруг спохватилась:
- Извините, сытый голодного не разумеет, пока не поедим - ни слова.
За столом я чувствовал себя неуверенно, так как с детства знал только самый простой способ пользования столовыми приборами.
Наталья Сергеевна заметила мою скованность и подбодрила:
- Вы не стесняйтесь, Татьяна Георгиевна хоть из Дворян, но совсем нашенская. Я сама-то из рабочих, а с барыней живем дружно, пирогами друг друга потчуем.
- Наталья Сергеевна у нас потомственная пролетарка, ее даже в домоуправлении уважают.
Это дружеское подтрунивание сблизило нас, и беседа пошла естественно и просто.
- Моя мать была родом из крестьян и рассказывала, в какие сложные ситуации попадала, когда
