Уличная красотка

«Четвертуют, вот те крест!..»

На задворках и в пристенках
Унимают дрожь в коленках
Бабы, истово крестясь.
На чурбане злая метка —
Не мила ли станет клетка,
Коли выкликнут: «Вылазь!..»

Сорванцы — вершок от пола,
Глаз не кажут из подола:
— Ан привязанный, аль нет?!.
— Чай, душа на нитке в теле…
— Твой черед пришел, Емеля…
— Дострадай же напослед…

А над рощей крик вороний —
Вперебой его хоронят,
Изнуренные постом.
И над грешным да немощным,
Одуревши от всенощной,
Клювы щелкают хлыстом.

А за нервы тянут души
Христарады да кликуши:
— Что анафему жалеть?..
«Чай, болезному яму-то
Поделом теперь за смуту!» —
Свистнет сотникова плеть.

Вот и сам. Глаза упрямы.
Шаг тяжелый, шаг корявый —
Не помилуют, небось.
И под дробное стучанье
Крест последний на прощанье
Кинул смертным, словно кость.

Ляг на крест, расправь-ка плечи!
Палачам команда: «Сечи!..»
Прокатилось эхом: «А-а-ах…»
И хрипел он, пропадая:
— Так и быть, за всех страдаю… —
Муку стиснувши в зубах.

А за дальнею слободкой
Поминают смерды водкой
На последний на пятак:
Был вожак в лихом заделе.
Не один ты, чай, Емеля, —
Может, сыщется смельчак!..
1984 год

Пьяный

Стены ходуном ходят по ночи,
А вдоль них, гляди — царем!
Пьяный, покачайся, в голос покричи, —
Может, вместе что с тобой сорём?

Вот такая жизнь — некуда спешить.
Пряник бы — ан нет — палка.
От того душа лопнула — не сшить.
А ведь вещь была. Жалко.

Золото — душа. А ее, как лом,
Без клейма-то ценят в грош.
Холодом от всех, а стакан — с теплом,
Оттого к нему прильнешь.

А людей просить — боже упаси! —
Нрав-то у людей рьяный.
Уж лучше горлохвать, лучше голоси,
Горьконалитой пьяный.

Вот такая жизнь — страшно протрезветь.
День с утра такой дрянной.
Дома — хоть шаром. И в карманах — медь.
А дороги все — к пивной.

Стены ходуном ходят по ночи,
Разевают рты ямы.