открытой, с силой захлопывалась. От этого неожиданного стука заключенный поневоле вздрагивал, — закрытая дверь липший, раз напоминала ему, что он отрезан от всего мира, поставлен лицом к лицу с вымуштрованными надзирателями тюрьмы и жандармами.
Неподалеку от двери находилась железная кровать, привинченная к стене. На день кровать поднималась и закреплялась у стены, чтобы заключенный не мог лежать до положенных тюремными правилами «часов сна». На ночь, на кровать клали тонкий тюфяк, из которого выглядывала не то вата, не то какие-то хлопья. Подушка тоже не отличалась мягкостью — при первом же прикосновении к ней Бабушкин уколол палец о крупные куриные перья, которыми она была набита.
Стены камеры окрашены в серо-зеленый цвет. На кровати — такого же цвета суконное одеяло.
Белье насквозь пропитано дезинфицирующими средствами. В камере — едкий запах поташа и жавелевой кислоты.
Камера не проветривалась в достаточной мере, и спертый воздух вызывал постоянные головные боли. Мало того, в противоположном от кровати углу, почти под окном, находилась раковина клозета — нововведение, заменившее в столичной тюрьме исконную парашу. У стены, почти напротив кровати, вместо столика — железная, наглухо, закрепленная доска. Сиденье тоже железное, узенькое и неудобное. Над столиком — небольшая полочка для посуды; на ней — жестяная миска для супа, жестяная тарелка для каши, деревянная ложка и кружка.
Камера очень мала — всего около четырех метров в длину и менее двух метров в ширину. Единственное окно, вернее окошечко, находилось почти под потолком. Свет еле струился в давно не мытые, подслеповатые стекла, заделанные к тому же железной решеткой. Если выглянуть из этого окна, то можно увидеть тюремный двор, похожий на мрачный глубокий колодец, сдавленный со всех сторон серыми стенами здания тюрьмы. Но ни выглянуть, ни даже подняться на подоконник нельзя, — заключенный мог лишь жадно глядеть на далекое небо, еле виднеющееся в глубокой амбразуре окна.
Длительное пребывание в такой тюремной одиночке неизбежно вело к тяжелым заболеваниям. Нередко заключенный впадал в неизлечимое психическое расстройство.
По воспоминаниям Н. К. Крупской, несколько соратников В. И. Ленина по петербургскому «Союзу борьбы» не вынесли суровых условий тюремного заключения и погибли. Запорожец сошел с ума, Ванеев заболел туберкулезом и вскоре, в первый же год ссылки, умер в Сибири.
Нужна была исключительная сила воли, исключительная целеустремленность, чтобы и в тяжелых условиях тюрьмы продолжать с прежней энергией борьбу за освобождение рабочего класса.
В. И. Ленин и в одиночной камере дома предварительного заключения оставался на революционном посту.
Ему удалось установить связи с оставшимися на воле членами «Союза борьбы», в частности с Н. К. Крупской. Из тюрьмы В. И. Ленин пересылал своим товарищам написанные им листовки и брошюры, давал советы относительно дальнейшей работы «Союза борьбы». В тюрьме же он написал конспиративным способом, между строк медицинской книги, проект программы партии.
Н. К. Крупская в своих «Воспоминаниях о Ленине» пишет: «Как на воле Владимир Ильич стоял в центре всей работы, так в тюрьме он был центром сношений с волей.
Кроме того, он много работал в тюрьме. Там было подготовлено «Развитие капитализма в России». Владимир Ильич заказывал в легальных письмах нужные материалы, статистические сборники. «Жаль, рано выпустил», надо бы еще немножко доработать книжку, в Сибири книги достать трудно», — в шутку говорил Владимир Ильич. Не только «Развитие капитализма» писал Владимир Ильич в тюрьме, он писал листки, нелегальные брошюры, высказывался по вопросам, обсуждавшимся в организации. Чтобы его не накрыли во время писанья молоком, Владимир Ильич делал из хлеба маленькие молочные чернильницы, которые — как только щелкнет фортка, — быстро отправлял в рот. «Сегодня съел шесть чернильниц», — в шутку добавлял Владимир Ильич к письму».
Несмотря на строгость тюремного режима, царившего в доме предварительного заключения, узники все же сумели установить с волей нелегальную переписку. Раз в неделю — по четвергам — к заключенным допускались на свидание родные.
Так как арестованные по политическим делам в 1895–1896 годах были в подавляющей своей массе молодыми людьми двадцатитрех- двадцатисемилетнего возраста, то к ним приходили почти каждый четверг «невесты» — члены подпольных рабочих кружков, учительницы воскресных школ. Этих «невест» присылал политический Красный крест. Они приносили продукты, среди которых особым вниманием заключенных пользовалось вишневое варенье: «можно с воли в «приношениях» (напр., в ягодах вишневого варенья), — вспоминает П. Н. Лепешинский, сидевший в доме предварительного заключения почти одновременно с И. В. Бабушкиным, — получать крошечные комочки бумаги с драгоценными информациями…» Заключенные, в свою очередь, ухитрялись пересылать записки, тщательно зашитые в швах рубашек, так как администрация тюрьмы разрешала отдавать на волю стирать белье.
Иногда заключенным удавалось перестукиваться с соседями по камерам. Но воспользоваться этим Бабушкину не пришлось: с одной стороны была пустая камера, а с другой — глухая стена.
Полное одиночество не сломило Ивана Васильевича: он держался в тюрьме так же твердо, как и в условиях подпольной напряженной работы. Он видел, что тюрьма — неизбежный этап нелегкой жизни профессионального революционера.
Твердость характера, революционная настойчивость и выдержка сказались и в распорядке жизни узника. Бабушкин ввел жесткий регламент дня и выдерживал его с завидной последовательностью. День проходил примерно так.
Едва забрезжит рассвет, Бабушкин поднимался, аккуратно убирал постель и, не торопясь, тщательно умывался. Затем «разминал косточки»: десятки, раз шагал по диагонали одиночки, размахивая руками и приседая.
Непоколебимая воля, горячая уверенность в победе рабочего класса поддерживали в узнике силы и энергию. Он не давал «шалить» нервам, наблюдал за каждым своим поступком.
Бабушкин особо следил за чистотой камеры: сам подметал пол и аккуратно, для «обязательной гимнастики», натирал его (надзиратели предлагали самим заключенным натирать воском асфальтовый пол камеры).
После утреннего чая с затхлым черным хлебом Иван Васильевич доставал с полочки книги, клал на узенький столик разлинованную тетрадку и усердно занимался вплоть до обеда. Проглотив несколько ложек безвкусного супа-баланды и каши-размазни, Бабушкин снова читал, конспектировал и перечитывал книги и журналы тюремной библиотеки, стараясь отыскать в них статьи по истории Англии, Франции, статистико- экономические описания немецкой и бельгийской промышленности и т. п. И как бывал рад Иван Васильевич, когда ему попадалась статья, в которой освещалось положение английских горняков или французских ткачей.
Читал Бабушкин целыми днями. В тюрьме чтение являлось могучим оружием узника в борьбе с одиночеством. Заключенные-«политики» Петропавловской крепости, пересыльных тюрем, дома предварительного заключения находили в книгах своих верных друзей. В тюремной библиотеке преобладали старые журналы. Но немало было и переводных сочинений по различным разделам естествознания, географии, этнографии. Попадались даже книги по истории народного хозяйства и политической экономии, главным образом переводные.
Заключенным разрешалось получать книги и с воли, после тщательного просмотра их жандармским управлением. В тюремной библиотеке находились также личные книги заключенных, уже отбывших свой срок. Особенно интересные книги оказались именно в числе личных. Поэтому Бабушкин прилежно занялся самообразованием. То, что не удалось ему сделать в детстве и в ранней юности, он стремился наверстать сейчас. В камере почти всегда царил полумрак, желтовато-тусклый свет лампочки быстро утомлял глаза: сказывалась тяжелая болезнь, перенесенная Иваном Васильевичем в «проворной жизни».
Аккуратность и точность во всякой работе — характерные черты Бабушкина — проявлялись и в манере чтения: Иван Васильевич читал книгу вдумчиво, не торопясь, конспектируя те места, которые оказывались с первого раза особенно трудными для понимания. Еще в подпольном кружке Фунтиков с удивлением и в то же время с невольным одобрением отмечал эту систему занятий Бабушкина:
— Ты, Ваня, читаешь долгонько, но зато и помнить будешь навек.
Иван Васильевич, законспектировав какую-нибудь книгу по естествознанию или экономической
