На «рыбалке» обсуждались самые острые, важные вопросы; было решено всемерно поддержать нараставшее недовольство рабочих Брянского завода.
Бабушкин предвидел, что при малейшем толчке накопившееся негодование выльется в открытое выступление, он хорошо запомнил бунт на Невском заводе зимой 1894 года. Назревали волнения и в железнодорожных мастерских и на Трубном заводе.
На Брянском заводе администрация продолжала свою линию всяческого преследования и притеснения рабочих. На завод был вызван отряд ингушей. Ингуши вели себя крайне вызывающе: безо всякого повода нападали на рабочих, разгоняли даже идущих втроем — вчетвером, так как хозяева завода больше всего боялись «выступления скопом». Между рабочими и стражей завода возникали постоянные стычки.
В марте 1898 года вспыхнул бунт: рабочие требовали от администрации обуздания не в меру рьяных сторожей. Волнения на Екатеринославском заводе Бабушкин осветил в издававшемся в Женеве органе «Союза русских социал-демократов». Это было первое печатное выступление «первого русского рабкора», как назвала И. В. Бабушкина Надежда Константиновна Кругаская.
Корреспонденция Ивана Васильевича была напечатана в «Рабочем деле» № 1 под заглавием «Из Нижнеднепровске (Екатеринославской губ.)».
Автор обстоятельно излагал причины массового бунта, указывал на преднамеренное затягивание администрацией завода рассмотрения насущных требований рабочих, на спаянность фабричных инспекторов с дирекцией завода, рассказал о последовавших массовых арестах.
В июне 1898 года произошла новая вспышка в поселке Кайдаки: одна из рабочих сломал доску забора, окружавшего завод, я тут же был убит ударом кинжала охранника-ингуша. Как до набатному колоколу, к месту происшествия со всех сторон сбежались товарищи убитого. Они разогнали стражу, ворвались на территорию Брянского завода, разломали и сожгли сторожевые будки ингушей, разгромили и также подожгли главную контору.
Волнение перебросилось на поселок, в котором толпа в порыве стихийного гнева разгромила винную лавку, двинулась к заводскому магазину.
Из центра города спешили вызванные перепуганной заводской администрацией войска, стремглав неслись на запаленных лошадях пожарные, — весь город был встревожен бунтом на Брянском заводе.
Администрации завода удалось подавить бунт лишь при — помощи дополнительного отряда войск. Немедленно по окончании «беспорядков» на заводе были выпущены, по предложению И. В. Бабушкина, листовки — призыв к организованной стачке.
На суде, происходившем затем над рабочими Брянского завода, один из инженеров, пишет в «Воспоминаниях» Бабушкин, «показал много интимных сторон заводской деятельности (хотя, как начальник, он, конечно, был прохвост из первых). Этот инженер говорил, что в листках всегда пишут о понижениях расценок, о нежелательном отношении заведующих лиц к рабочим и разных других злоупотреблениях, что, естественно, находило всегда отклик в сердцах рабочих».
На каждом заводе страстно обсуждали причины бунта, вспоминали испуг администрации, трусость приехавшего из города начальства.
Осень и начало зимы 1898 года Бабушкин, меняя свое пристанище, чаще всего находился в рабочих районах города — Амуре и Нижнеднепровске. С чувством гордости и удовлетворения мог он теперь взглянуть на плоды своего неустанного труда. Ряд кружков — «Рассвет», «Якорь», «Борьба», «Вперед» — работал успешно, объединяя многих подпольщиков почти всех крупных заводов Екатеринослава.
Иван Васильевич писал в своих «Воспоминаниях»:
«Зимой 98 и 99 года Екатеринослав кипел во всех частях и районах революционной пропагандой и агитацией. На всех заводах были свои люди, которые собирали сведения, следили за настроением и указывали на всякого рода злоупотребления».
Наступила весна 1899 года. Екатеринославский социал-демократический комитет решил ознаменовать великий праздник рабочих. Первое мая выпуском листовок, отпечатанных типографским способом.
Иван Васильевич вместе с Морозовым и Петровским задумал оборудовать типографский станок на тот случай, если бы не удалось напечатать листовку в частной типографии. Он раздобыл шрифт, под благовидными предлогами обошел все магазины города в поисках материала для краски, поручил товарищу, члену социал-демократического комитета, расточить в мастерской завода, где тот работал, небольшую трубу — цилиндр с маленьким конусом. Эта труба послужила основой для валика.
Усилия не пропали даром: с большой опасностью, почти на глазах мастера, труба расточена, со всеми возможными предосторожностями вынесена с завода и доставлена сначала в комнату Бабушкина, а затем в Заднепровье, на Амур, в квартиру Морозова. Здесь, как пишет И. В. Бабушкин, «на шестке стояла разная посуда с составами клея и патоки, на полу сосуды с отлитыми валиками, всюду признаки беспорядочности и государственного преступления. Тут же были и ручки и стальные оси для предполагаемых валиков, сделанных уже в третьем заводе третьим членом комитета».
В течение недели Иван Васильевич и его друзья буквально ни на минуту не покладали рук, спали урывками, питались всухомятку… Но какое воодушевление царило в тесной маленькой комнатке!..
«Работали весело, шутили, — вспоминает Бабушкин, — и в то же время присматривались и изучали, чего, собственно, не хватает в нашей машине. Оказалось, что шрифт был старый, и потому не могло выходить настолько хорошо, чтобы удовлетворить нас; все же можно было улучшить кое в чем, но не было пока времени и средств. Последних особенно было недостаточно, так как из города (от городского комитета социал-демократов. — М. Н.) получено было на все дело, на все расходы десять рублей, и с этими деньгами пришлось обернуться и купить зеркало и бумагу».
Плотно занавешенные окна не пропускали света, в комнате нестерпимо пахло краской и клеем.
Печатать было трудно: самодельный валик оказался слишком легким, краска ложилась плохо. Печатнику Морозову, для того чтобы получить хороший оттиск, приходилось сильно нажимать на валик.
Бабушкин и его друзья распределили между собой обязанности: один наводил на набранный шрифт краску и нажимал валик, другой клал бумагу и снимал уже отпечатанный оттиск; третий развешивал, а четвертый убирал высохшие листы. Затем все работники «вольной типографии за вольной рекой Днепром», как говорил И. В. Бабушкин, складывали листовки аккуратными треугольниками. Оставалось приложить комитетскую печать — и все было готово.
Благодаря дружной, самоотверженной работе не знавших отдыха подпольщиков было напечатано не менее трех тысяч первомайских листовок. В них Бабушкин и его товарищи по комитету выставили ряд политических требований.
На каждый рабочий район выделили по двести-четыреста экземпляров; их удалось распространить своевременно. Жандармы во главе с ротмистром Кременецким, управлявшим розыском в жандармском отделении, бросились арестовывать владельцев типографий, не догадываясь, что листовки отпечатаны в подполье. Однако аресты случайных лиц, заподозренных в распространении листовок, не дали ожидаемых полицией результатов.
Комнату Морозова, где целую неделю печатались первомайские прокламации, подпольщики привели в порядок, валики разобрали, типографскую краску зарыли в землю, пол оттерли и отскребли от случайно попавшей краски. Но самого хозяина комнаты, П. А. Морозова, полиция арестовала на вокзале, когда он с листовками собирался выехать из Екатеринослава по поручению комитета на ближайшие от города заводы. Стойко держался на допросах старый слесарь, и жандармы так и не узнали у него, где были напечатаны прокламации.
В Екатеринославе наряду с существовавшим уже рабочим комитетом группа интеллигентов образовала свой комитет социал-демократов. Интеллигенты пытались захватить в свои руки руководство подпольными кружками.
В этих трудных условиях Бабушкин проявил немало такта и выдержки. Он решительно протестовал против раскольнических действий интеллигентов.
В то же время, в целях расширения и улучшения подпольно — издательской деятельности рабочего комитета, Бабушкин сумел применить силы и знания тех интеллигентов, которые искренно и честно хотели
