красавицу, затем на лицо мужа и поняла, что любит океан и паруса.
— Мы можем вывести ее в море? — спросила она.
Филипп обнял жену, сказал, что очень рад ее энтузиазму, но все же думает, что это нужно сделать после родов.
— Милая, тогда тебе будет легче, — сказал он.
Анджела улыбнулась, кивнула и напомнила себе, что глупо плакать от радости при мысли о совместном будущем. Филипп уже говорил это, но только когда речь шла об их ребенке. Мелочь, конечно, однако она была счастлива.
Все наполняло ее ощущением счастья.
Например, посещение маленького ресторана, в котором хозяин назвал его по имени.
— Это моя жена, — сказал Филипп.
Мужчина поцеловал ей руку, широко улыбнулся, увидев ее живот, подарил ей красную розу и усадил за столик.
От удовольствия у Анджелы закружилась голова. До сих пор Филипп ее никому не представлял. «Это моя жена, — повторяла про себя она. — Это моя жена…»
Разве в английском языке есть слова чудеснее?
Они шли по мощенной булыжником Мейн-стрит и заглядывали в витрины магазинов. Филипп купил ей одежду — несколько шелковых брюк на завязке и кучу просторных блузок. Купил понравившиеся ей босоножки ручной работы и золотые серьги. Анджела старалась не показывать виду, что вещь ей нравится, но это не помогало: Филипп все равно покупал ее.
— Мне ничего не нужно, — слегка задыхаясь, говорила она, однако пакеты и коробки ложились в багажник.
Филипп целовал ее и говорил, что это не имеет значения; главное, чтобы человеку чего-то хотелось.
Они устроили пикник на вершине холма, откуда были видны яхты, бороздившие море. Потом поехали в городок, где ели хот-доги и картофельные чипсы и следили за любителями серфинга, скакавшими на волнах. Поскольку вино было Анджеле противопоказано, они пили из бокалов для шампанского имбирный эль.
А когда вечерами они возвращались домой, Филипп неторопливо раздевал Анджелу и занимался с ней любовью, пока она не начинала плакать от радости.
О да, она счастлива. Так счастлива, что становилось страшно.
11
Неужели это надолго? Этот вопрос пугал ее в разгар ночи, а когда Филипп просыпался и видел, что она стоит у окна и смотрит на море, Анджела говорила, что у нее разболелась спина, хотя на самом деле у нее болело сердце.
— Милая, я помогу, — говорил он, относил ее на кровать, клал на бок и растирал «больное» место.
Потом на смену рукам приходили губы, и она забывала обо всем на свете, кроме своей любви.
Однажды во время завтрака Анджела осторожно упомянула о Джоне, к которому они собирались съездить. Просить не хотелось: а вдруг он передумал? Но Филипп обрадовался и начал рассказывать обо всех своих родных.
Забавные истории о его братьях и сестрах заставляли ее смеяться, но Анджела чувствовала, что в раннем детстве, когда отец таскал их из города в город, гоняясь за мечтой, Филиппу было одиноко.
— Наверно, я надоел тебе, — наконец сказал он.
Анджела порывисто взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала.
— Как можно скучать, если ты узнаешь о муже самое главное? — нежно сказала она.
Лицо Филиппа приняло странное выражение, которого она не поняла. Она тут же пожалела о своих словах и сказала, что всегда интересовалась подробностями жизни других людей. Тогда Филипп бросил на нее еще один загадочный взгляд и сказал, что для врачей это нехарактерно. Оба рассмеялись, и инцидент был забыт.
Однажды ночью, лежа в объятиях Филиппа и прислушиваясь к мерному дыханию прибоя, Анджела рассказала ему о себе. Об отце, которого не знала. О матери, которую не понимала. О жизни на задворках общества и первой маленькой победе, когда она получила стипендию и поступила в престижный университет. Мать говорила, что ее туда никогда не примут.
Филипп молчал, и Анджела решила, что он уснул. Точнее, что она усыпила его своей болтовней. Какого черта ей вздумалось все это рассказывать?! Но тут он лег на нее и целовал до тех пор, пока у Анджелы не распухли губы.
— Ты — чудо, — нежно сказал он. — Настоящее чудо. А я… я…
Она ждала, боясь пошевелиться.
— Что? — наконец спросила она, взяв в ладони его лицо.
Филипп проглотил слюну, отчего его кадык заходил ходуном.
— Милая, как ни жаль, но завтра утром нам придется уехать. Мне предстоит провести сложную операцию.
Почему у нее защипало глаза?
— Конечно, — неестественно весело ответила она. — Я понимаю.
Филипп снова поцеловал ее.
— В следующий раз мы проживем здесь дольше.
— В следующий раз, — покорно повторила она. Будет ли этот следующий раз или эти несколько дней — единственное счастливое время, которое им подарила судьба?
На следующее утро они вернулись на материк, забрали машину и поехали к Джону. Всю дорогу Анджеле слышался голос матери, шептавший: «Ничто не длится вечно. Запомни это, Анджела. Ничто не длится вечно. Только дураки верят, что это не так».
По дороге Филипп чуть не извелся.
Анджела придумала десяток причин для возвращения в Сидней. Было ясно, что она нервничает.
Но сам Филипп нервничал куда сильнее.
«Кемпси, 60 миль». Указатель промелькнул так быстро, что Филипп едва не пропустил его. Если до Кемпси шестьдесят миль, то сколько до виноградника Джона? Десять? Двадцать? Какого черта он не обращал внимания на детали, когда ездил туда? Почему не узнал, сколько оттуда миль до Кемпси?
Но с какой стати это должно было его интересовать? Чушь собачья!
В данный момент Филиппа волновало вовсе не это, а тот момент, когда он вылезет из машины и скажет: «Привет, Джон! Старик, я приготовил тебе сюрприз!»
Он посмотрел на Анджелу. Та сидела прямо и смотрела на дорогу, сложив руки на коленях… Впрочем, коленей у нее уже не было. У нее был живот. Живот, в котором шевелился его ребенок.
— Скоро будем на месте.
Анджела посмотрела на него, а потом на дорогу.
— Тебе понравится Джон. Ну, может быть, не сразу. Иногда он бывает… Но Грейс просто прелесть.
Анджела кивнула и через пару минут откашлялась.
— Филипп, ты уверен, что не стоит позвонить еще раз?
— Я уже звонил.
— Да. Ты сказал, что готовишь ему сюрприз. Конечно, тебе лучше знать, но…
— Я знаю, что делаю. — Филипп говорил решительно, но выглядел как человек, который идет к зубному врачу, не веря в анестезию.
— Может быть, мне остаться в машине? Тогда они не увидят, что я беременна. Точнее, увидят, но не
