Мы хотим выиграть войну, я хочу помочь этому самым эффективным способом, которым могу. Есть сотни тысяч человек, с достаточной храбростью, чтобы стоять в грязных траншеях и быть убитыми неприятелем, но не так много тех, которые говорят по-немецки не хуже немцев. Он произнес еще много резких слов в адрес штаба и даже позвонил командиру бригады. Я не знаю, что ответил ему командир бригады, но беседа внезапно прекратилась.
В общем, когда я покидал батальон на следующий день, меня не провожали с оркестром. Я попрощался со своим взводом и с офицерами в столовой, сказал “до свидания” Мэйсону, полковник отсутствовал. Теперь я только с трудом могу вспомнить, как я его тогда ненавидел. Время смягчает воспоминания, и я всегда могу все простить мужественному человеку. Он пал смертью храбрых в 1918 году, в это время он уже командовал бригадой. Ему было приказано оборонять позиции до самого конца — и он сделал это.
Каких бы успехов я ни достиг в разведывательной работе, большей частью я должен благодарить за них полковника Хилтона. Его тщательность, любовь к деталям стали для меня хорошим уроком. Он был моим непосредственным начальником несколько недель, потом я изучал так называемую часть “Q” штабной работы — иными словами, квартирмейстерскую службу — вопросы поставок, снабжения и организации, в противоположность оперативной деятельности. К счастью, мне удалось проявить свои способности за первую неделю, когда я приступил к новой работе. Один из наших патрулей на ничейной земле напоролся на немецкий патруль. Наши убили троих и взяли в плен одного раненого немца. Хилтон и я поехали на машине в полевой госпиталь.
— Я предоставлю это дело вам, — сказал полковник. — Действуйте своими методами. Возможно, он из 38-го саксонского полка. А мне очень хотелось бы знать, когда их часть отведут в тыл на отдых.
Теперь взятый в плен солдат обязан сообщить только свою фамилию, звание и номер части, но ничего больше. Узнать все остальное — это задача офицера-дознавателя. Он может использовать разные методы: быть добродушным, быть грубым, делать вид, что все уже знает. Я решил скомбинировать первый и последний способы.
Солдат был ранен в ногу, рану уже промыли, вычистили и перевязали. Я попросил полковника Хилтона подождать снаружи. Я одолжил халат у одного из офицеров Королевской военно-медицинской службы. Потом я вошел в палату к немцу — как доктор. Ординарец убрал одеяло, и я с деловым видом осмотрел рану.
— О, все будет в порядке, — произнес я. — Для вас это конец войны, но вы выздоровеете через пару месяцев. Теперь давайте обсудим в деталях, что мы можем сообщить о вашем взятии в плен. Ваша фамилия, сколько вам лет?
Я постарался узнать подробности — атмосфера была непринужденной, потому что с ним хорошо обращались после взятия в плен.
— Тем не менее, вам все-таки не повезло. Вас ранили как раз перед тем, как ваш полк должны были отвести в тыл, — сказал я с видом знатока, когда записал все его личные данные.
— Как раз перед отводом, — воскликнул немец, потеряв самообладание. — Если точнее, даже уже после этого. Я был в составе патруля, прикрывавшего наш отход в тыл. Через десять минут и нам нужно было уходить, но тут мы напоролись на ваших солдат.
— Не повезло! Но все равно, вы уже не на фронте, — успокоил я его. — Теперь нам придется бороться за свои лавры, сражаясь с самой Прусской гвардией.
— Нет, это просто Прусская гвардейская резервная дивизия, — поправил он, вполне невинным тоном. — Теперь пришел их черед воевать здесь. Они стояли на позициях близ Реймса, где окопы чистые и сухие. Представляю, как будут ругаться их передовые части, когда увидят наши траншеи!
Я продолжал расспрашивать его, но он не смог сказать больше ничего полезного. Слишком умным он точно не был. Но полковник Хилтон был рад, когда я рассказал ему, что 38-й саксонский полк сменили на фронте прусские гвардейцы-резервисты, дислоцированные раньше у Реймса. Как раз это он и хотел узнать.
— Вы просто созданы для этой работы, — сказал он. — Актер и лингвист одновременно — великолепная комбинация для разведки! У меня родились некоторые планы. А пока я скажу командиру дивизии, как хорошо вы выполнили эту работу.
Далеко не всякий старший офицер выражает свою благодарность и доверие своему подчиненному, потому я был искренне благодарен полковнику.
Вскоре после этого первого моего успеха меня официально назначили офицером разведки дивизии, пока я все еще проходил курс обучения для штабистов. С этого момента я отвечал за сбор и анализ информации на участке фронта, занятом нашей дивизией. Я узнал, что в Англии совершенно не понимали, в чем заключается работа обычного офицера разведки. Я вспоминаю, как в момент моего окончательного перевода на службу в разведку (то есть, когда меня, наконец, перевели из моего полка в разведотдел штаба), одна пожилая милая дама, старый друг моего отца, увидев меня в новой форме с зелеными петлицами, спросила, чем я теперь занимаюсь. Когда я сказал, что я теперь офицер разведки (Intelligence Officer), она удивленно заметила: — Дорогой, неужели вам теперь все время придется быть интеллигентом?
Конечно, это просто вопрос игры слов, потому что слово “Intelligence” имеет в нашем языке слишком много значений, и “разведка” — только одно из них. Моя работа тоже была очень разнообразной и не всегда проходила без риска. В первую очередь мне пришлось следить за боевым духом наших собственных войск, что я осуществлял несколько неприличным методом — читая солдатские письма домой, прошедшие проверку полкового цензора. Кроме того, я получал информацию от наших соседних дивизий, корпусов и из штаба армии. Все это я обобщал каждый день в ежедневной сводке, которая направлялась во все части дивизии. Мои небольшие попытки как военного журналиста не были восприняты с такой серьезностью, какую они бы заслуживали в некоторых казармах, потому что популярным названием моих “баек” было “Комическая смесь”! Конечно, когда мы брали пленных, я был очень занят, порой терпел полную неудачу, но иногда собирал целые тома информации. Мои методы, как и у любого другого офицера разведки, были очень разнообразны. Большую пользу приносил мне актерский опыт: перед одним пленным я выступал как грубый полицейский, перед другим — как душевный друг, которому он мог бы довериться. Очень скоро я научился определять с первого взгляда характер моей добычи — половина успеха для офицера- дознавателя.
У меня не было больших угрызений совести при выполнении своей работы. Война не знает понятия “совесть”, и каждый человек на войне делает для своей страны то, что никогда не стал бы делать для себя лично. Если я сегодня, к примеру, встречу своего конкурента по бизнесу, мне и в голову не придет спаивать его, чтобы выведать его коммерческие секреты. Но именно так я часто поступал с немецкими офицерами, взятыми в плен. Я часто пользовался странными отношениями товарищества, возникшими между нашими и немецкими летчиками. Во время войны было обычным делом, когда немецкого летчика, сбитого над нашими позициями и попавшего в плен, приглашали к себе на обед летчики Королевского авиационного корпуса. Мне нравилось присутствовать на таких посиделках. Порой вражеский летчик, под воздействием доброго вина и хорошей компании становился намного более разговорчивым, чем следовало бы быть хорошему
