— Разболтанный руль, — пробормотал я. У меня не было ясного понимания причины таких речей о велосипедах.
— И потом остается вопрос о неисправных тормозах. Страна испещрена сетью плохих тормозов, ими вызывается половина аварий, это семейное.
Я решил, что лучше будет увести разговор подальше от велосипедов.
— Вы сообщили мне первое правило мудрости, — сказал я. — Каково же второе правило?
— На это можно ответить, — сказал он. — Всего их пять. Всегда задавай все вопросы, какие только можно задать, а сам никогда не отвечай ни на один. Обращай все услышанное себе на преимущество. Всегда имей с собой велоаптечку. Заворачивай налево по возможности чаще. Никогда не нажимай сначала на передний тормоз.
— Интересные правила, — сказал я сухо.
— Будете им следовать, — сказал сержант, — спасете душу и никогда не шлепнетесь на склизкой дороге.
— Я был бы вам чрезвычайно обязан, — сказал я, — если бы вы мне объяснили, под которое из этих правил подпадает затруднение, для представления какового вам я сегодня сюда явился.
— Тут не сегодня, тут вчера, — сказал он, — но которое это из затруднений? В чем crux rei?
Вчера? Я без малейшего колебания решил, что нечего тратить время на попытки понять и половину того, что он сказал. Я упорно продолжал расспросы.
— Я пришел сюда с тем, чтобы официально информировать вас о краже у меня американских золотых часов.
Он посмотрел на меня сквозь атмосферу великого удивления и скептицизма, подняв брови почти до волос.
— Это удивительное высказывание, — сказал он наконец.
— Почему?
— Кто станет красть часы, когда можно украсть велосипед?
— Понятия не имею, — сказал я.
— Слыханное ли дело, чтобы человек ехал по дороге на часах или подвозил к дому мешок торфа, положив его на раму часов?
— Я не говорил, что вору понадобились мои часы, чтобы на них ездить, — возразил я. — Весьма вероятно, что у него есть собственный велосипед, каковым он и воспользовался, чтобы потихоньку ускользнуть в ночи.
— Никогда за пыхтение свое не слыхал, чтобы человек в здравом рассудке украл что-нибудь, кроме велосипеда, — сказал сержант, — за исключением насосов, и зажимов, и фар, и тому подобного. Вы ведь, конечно, не станете мне, в моем возрасте, говорить, что мир меняется?
— Я говорю только одно: у меня украли часы, — сказал я обиженно.
— Ладно, — сказал сержант тоном окончательного решения, — придется объявлять розыск.
Он лучезарно улыбнулся мне. Было совершенно ясно, что он не поверил в моем рассказе ни единому слову и считает меня человеком хрупкого умственного здоровья. Он ублажал меня, как маленького.
— Спасибо, — пробормотал я.
— Но вот когда мы их найдем, туг только и начнутся неприятности, — сказал он сурово.
— Как это так?
— Найдем часы — придется начинать розыск владельца.
— Да владелец-то я.
Тут сержант снисходительно посмеялся и покачал головой.
— Я-то вас понимаю, — сказал он, — но закон — это весьма деликатный феномен. Не имея фамилии, вы не можете владеть часами, а украденные часы не существуют, но, будучи найдены, они подлежат возврату законному владельцу. Не имея фамилии, вы ничем не владеете, вы не существуете, и даже брюк на вас нет, хотя с того места, где я сижу, вроде и выглядит, что есть. С другой и отдельной стороны, вы можете делать все, что вам заблагорассудится, и закон не может вас тронуть.
— Они были на пятнадцати камнях, — сказал я в отчаянии.
— А с первой стороны, вас опять-таки могут обвинить в воровстве или простой краже, если примут за кого-нибудь другого, когда вы будете при часах.
— Я крайне озадачен, — сказал-я чистую правду. Сержант издал свой добродушный смешок.
— Если мы когда-нибудь найдем часы, — улыбнулся он, — у меня предчувствие, что они окажутся и со звонком, и с насосом.
Я обдумал свое положение с некоторым опасением. По-видимому, не было никакой возможности заставить сержанта заметить что-либо на свете, кроме велосипедов. Я решил сделать последнюю попытку.
— У вас, по-видимому, сложилось впечатление, — сказал я холодно и учтиво, — что я потерял золотой велосипед американского производства на пятнадцати камнях. Я же потерял часы, и насоса на них нет. Звонки бывают только на будильниках, и я ни разу в жизни не видал часов с укрепленным на них насосом.
Сержант мне снова улыбнулся.
— В это помещение десять дней назад пришел человек, — сказал он, — и заявил, что у него пропала мать, женщина восьмидесяти двух лет. Когда я попросил его снабдить нас описанием — просто чтобы заполнить пропуски в официальном бланке, получаемом нами чуть ли не задаром из Писчебумажного отдела, — он сказал, что у нее ржавчина на ободьях и дергаются задние тормоза.
Эта речь полностью прояснила мне мое положение. Только я собрался еще что-то сказать, как какой-то человек просунул вовнутрь лицо и посмотрел на нас, а потом уже, войдя полностью, осторожно закрыл дверь и подошел к стойке. Это был грубовато-добродушный красный мужчина в толстом пальто и брюках, подвязанных под коленями шпагатом. Впоследствии я узнал, что его зовут Майкл Гилхени. Вместо того чтобы стать у стойки, как он сделал бы это в кабаке, он отошел к стене, упер руки в бока и оперся на нее, балансируя вес на конце одного из локтей.
— Да, Майкл, — любезно сказал сержант.
— Холодновато, — сказал господин Гилхени. Из внутреннего помещения, где Мак-Кружкин трудился над своим ранним ужином, до нас донесся крик.
— Дай закурить, — взывал он.
Сержант вручил мне еще одну мятую сигарету из кармана и ткнул большим пальцем в направлении задней комнаты. Входя туда с сигаретой я слышал, как сержант открывает огромную конторскую книгу и задает краснолицему посетителю вопросы.
— Какой он был марки, — говорил он, — какой у него номер рамы, была ли на нем фара и опять же насос?
V
Долгий и беспрецедентный разговор, произошедший у меня с полицейским Мак-Кружкиным, когда я зашел к нему в качестве посланца с сигаретой, впоследствии напомнил мне некоторые из наиболее утонченных спекуляций Де Селби, особенно его исследование времени и вечности при помощи системы зеркал. Я понимаю его теорию следующим образом.
Человек, стоящий перед зеркалом и видящий в нем свое отражение, видит не истинное свое изображение, а картину себя в бытность более молодым человеком. Де Селби дает этому феномену весьма простое объяснение. Свет, совершенно справедливо утверждает он, обладает определенной и конечной скоростью распространения. Отсюда следует, что, прежде чем отражение какого-либо предмета в зеркале можно назвать состоявшимся, необходимо, чтобы лучи света ударились о предмет, затем пришли в столкновение со стеклом, чтобы вновь быть отброшенными на предмет — например, в глаза человека. Поэтому имеет место поддающийся оценке и расчету промежуток времени между моментом бросания
