собственного достоинства.
Я больше не покупаю бесконечных записей (хотя мой сын это делает регулярно), частично потому, что доходы не позволяют мне приобретать слишком много компакт-дисков. (Один друг подарил мне «си-ди»- плеер на мой сорок четвертый день рождения.) И по сей день я люблю классическую музыку так же сильно, как джаз. Конечно, я не хожу в джаз-клубы, когда я дома. Есть ли еще люди, не считая ньюйоркцев, которые посещают ночные джаз-клубы у себя дома? Такой образ жизни кажется уже ретроградным и даже в некотором роде непозволительным. Но когда я в дороге, живу в самолетах и гостиничных номерах, я часто просматриваю джаз-листинги в местных газетах в поисках развлечений на вечер. Там все еще встречаются имена многих легенд моей молодости, в большинстве случаев играющих не хуже, чем раньше. Несколько месяцев назад в Сан-Франциско я таким вот образом натолкнулся на имя Джона Хоуса. Он играл в клубе так близко от моего отеля, что можно было дойти туда пешком.
Его появление в каком-либо клубе вообще было сюрпризом. Хоус перестал играть джаз для публики еще несколько лет назад. Он заслужил огромную популярность (и, несомненно, заработал огромные деньги), сочиняя музыку к кинофильмам, а в последние десять лет стал появляться во фраке с белым галстуком, как дирижер оркестра со стандартным, классическим репертуаром. Я уверен, что у него была постоянная должность в каком-нибудь городе типа Сиэтла или, может быть, Солт-Лейк-Сити. Если Хоус играл джаз вместе с трио в Сан-Франциско, то, должно быть, исключительно ради собственного удовольствия.
Я пришел как раз перед началом первого сета и занял столик в дальнем конце зала. Большинство столиков было занято — слава Хоуса гарантировала ему аншлаг. Хоус вошел в зал через дверь в центральной части зала и проследовал к своему пианино только через несколько минут после того, как объявили первый сет. За ним шли басист и барабанщик. Хоус выглядел как более успешная версия молодого человека, которого я видел в Нью-Йорке, и единственным признаком его возраста была серебристая седина в волосах, таких же непослушных, как раньше, да и, пожалуй, маленький животик. Его манера игры, казалось, тоже не изменилась, но я слушал его не так, как тогда. Хоус все еще был хорошим пианистом — без сомнения, — но теперь он только скользил по поверхности песен, которые играл, используя свою прекрасную технику, чтобы украсить их мелодии. Это манера игры, которая становится тем менее выразительной, чем внимательнее ее слушаешь, — если слушать вполуха, возможно, она звучала бы шикарно. Мне было интересно, всегда ли Джон Хоус обладал этой поверхностностью или просто утратил страсть к джазу за то время, пока не играл.
Конечно же, он не звучал поверхностно, когда я слышал, как он играл вместе с Хэтом.
Наверное, Хоус тоже вспомнил о своем старом товарище, потому что в первом сете он сыграл «Любовь пришла», «Слишком трудно выразить словами» и «Подпрыгнула шляпа». В последней из этих композиций ритм вдруг одновременно смягчился и усилился, и музыка превратилась в настоящий, неподдельный джаз. Хоус выглядел очень довольным, когда встал из-за пианино. Полдюжины фанатов ринулись к нему навстречу, пока он спускался со сцены. В руках у большинства из них были старые пластинки, которые они принесли, чтобы взять автограф.
Несколькими минутами позже Хоус уже стоял у края барной стойки, потягивая, как позже выяснилось, содовую. Он стоял рядом со своими музыкантами, но не разговаривал с ними. Мне захотелось узнать, были ли его намеки на Хэта умышленными, и я встал из-за стола и направился к бару. Хоус краем глаза заметил мое приближение, не остановив, но и не приблизив меня взглядом. Когда я представился, он мило улыбнулся, пожал мою руку и выжидающе посмотрел на меня.
Сначала я сделал несколько пустых замечаний относительно разницы между выступлениями в клубах и дирижированием в концертных залах, и Хоус ответил мне банальным согласием, что да, это разные вещи.
Потом я рассказал ему, что видел, как он играл с Хэтом много лет назад в Нью-Йорке, и тогда Хоус повернулся ко мне с неподдельным удовольствием на лице.
— Правда? В том маленьком клубе на площади Святого Марка? Действительно было весело. Наверное, я думал сейчас об этом, потому что сыграл несколько песен из тех, что мы исполняли тогда.
— Именно потому я и подошел, — сказал я. — Я тогда получил одно из сильнейших впечатлений от музыки в жизни.
— Не только вы, я тоже. — Хоус улыбнулся сам себе. — Иногда я просто не мог поверить в то, что он вытворял.
— Это было шоу, — сказал я.
— Да. — Он задумчиво отвел взгляд. — Великий человек был. Не от мира сего.
— Я в некотором роде свидетель этого, — сказал я. — Я брал у него то интервью, что было опубликовано в «Даунбите».
— О! — Хоус впервые за всю беседу посмотрел на меня с искренним интересом. — Да, это действительно рассказывал он.
— Большую часть по крайней мере.
— Вы кое-что приврали?
Теперь он смотрел с еще большим интересом.
— Мне нужно было сделать интервью читабельным.
— О да, конечно. Нельзя же было вставлять все его «динь-динь» и «дин-дон».
Это были элементы собственного кода Хэта. Хоус улыбнулся этому воспоминанию.
— Когда он хотел сыграть блюз в соль мажоре, он просто наклонялся ко мне и говорил: «Сольз, по- жал-ста».
— Вы хорошо были с ним знакомы? — спросил я в полной уверенности, что ответ будет отрицательным: я не думал, что кто-то мог близко знать Хэта.
— Достаточно хорошо, — ответил Хоус. — Пару раз, примерно в пятьдесят четвертом — пятьдесят пятом, он приглашал меня к себе в гости, в дом его родителей, я имею в виду. Мы сдружились во время музыкального турне, и дважды, когда были на юге, он спрашивал, не хочу я ли поесть хорошей домашней еды.
— Вы были в его родном городе?
Он кивнул.
— Его родители принимали меня. Они были интересными людьми. Его отец, Рэд, был, наверное, самым светлым из чернокожих, которых я видел. Он даже мог сойти за белого, но не думаю, что такая мысль когда-либо приходила ему в голову.
— Семейный ансамбль тогда еще существовал?
— Нет, по правде говоря, я не думаю, что к концу сороковых у них было достаточно работы. В самом конце они приглашали саксофониста и барабаншика из школьного ансамбля.
— Отец его был дьяконом или что-то в этом роде?
Хоус поднял брови.
— Нет, Рэд был баптистским священником. Он управлял церковью. По-моему, это он и организовал ее.
— Хэт рассказывал мне, что его отец играл на пианино в церкви, но...
— Если бы он когда-нибудь оставил служение Господу, из него вышел бы знаменитый пианист.
— Должно быть, в окрестностях была еще одна баптистская церковь, — сказал я, пытаясь найти объяснение наличию двух баптистских священников.
Но почему тогда Хэт не упомянул, что его собственный отец, как и отец Ди Спаркса, был служителем церкви?
— Ты шутишь? Да там едва хватало денег на то, чтобы хоть в одной церкви проводились служения.
Хоус посмотрел на часы, кивнул мне и придвинулся ближе к крайнему из музыкантов за стойкой.
— Можно мне задать вам еще один вопрос?
— Ну, предположим, — сказал он несколько нетерпеливо.
— Хэт не поразил вас своей суеверностью?
Хоус ухмыльнулся.
— Да, он был очень суеверен. Он говорил, что никогда не работает на Хэллоуин — он даже не выходил из своей комнаты в этот праздник. Именно потому он и оставил биг-бэнд, если вы не знали. Они начинали гастрольный тур на Хэллоуин, и Хэт отказался ехать. Он просто уволился. — Хоус наклонился ко мне. — Я
