когда применяется физическое наказание. Но опять же, у нас есть огромный спектр способов, из которого нужно сделать выбор. Нужна ли нам легкая физическая боль, настоящее страдание или что-то среднее, например, скажем, переломанные руки или ноги?
Я вспомнил перемену в глазах Маргариты, когда назвал отель их встреч.
— Настоящее страдание.
Это высказывание было встречено еще одним костедробительным сжатием плеча мистером Каффом и широкой редкозубой улыбкой мистера Клабба.
— Сэр, вы относитесь к нашему любимому типу клиентов, — сказал мистер Клабб. — Парень, который знает, чего хочет, и не боится выразить это словами. Теперь это страдание: вам хотелось бы, чтобы оно было быстрым или тянулось некоторое время?
— Долгое страдание, — сказал я. — Должен признаться, я оценил вашу предусмотрительность и вашу манеру вести разговор. Я не был вполне уверен в том, что мне нужно от вас, когда появилась необходимость в ваших услугах, но вы помогли мне определиться.
— Это наша работа, — ответил он. — Теперь, сэр. Длительная пытка предполагает два разных варианта окончания: постепенное прекращение или доведение работы до конца. Что вы предпочитаете?
Я открыл рот и закрыл его. Я снова его открыл и уставился в потолок. Хотел ли я, чтобы эти люди убили мою жену? Нет. Да. Нет. Да, но только после того, как эта грязная шлюха поймет, за что ей приходится умирать. Нет, несомненно, длительная форма мучений поставит все на свои места, в мире установится равновесие. А потом я прикажу этим ребятам убить ее.
— В данный момент я не могу принять такого решения, — сказал я. Но мой взгляд остановился на нижнем ящике стола, где хранились файлы с непристойными фотографиями. — Я дам вам знать о своем решении, как только мы начнем.
Мистер Кафф уронил свою руку, а мистер Клабб кивнул с преувеличенной, возможно, ироничной медлительностью.
— А как насчет вашего врага, соблазнителя, сэр? Будут ли какие-нибудь пожелания по поводу этого джентльмена, сэр?
То, как эти парни заостряли внимание на нужных вопросах, действительно заслуживало уважения.
— Конечно же, да, — сказал я. — Что получит она, то получит и он. Справедливость есть справедливость.
— Несомненно, сэр, — сказал мистер Клабб, — и если вы позволите мне так выразиться, сэр, только справедливость есть справедливость. И справедливость требует, чтобы перед тем, как углубиться в подробности дела, мы ознакомились с доказательствами в том виде, как они были представлены вам, и когда я говорю о справедливости, сэр, я имею в виду исключительно справедливость в отношении вас, поскольку только доказательства, которые вы увидели своими собственными глазами, могут позволить нам смотреть на дело сквозь призму вашего мнения.
Я снова беспомощно посмотрел на нижний ящик стола.
— В этом нет необходимости. Вы найдете мою жену в нашем загородном имении, Грин...
Мой голос сорвался, когда мистер Кафф оперся о мое плечо, сгибаясь и открывая нижний ящик.
— Позволим себе не согласиться, — сказал мистер Клабб, — но и теперь, и всегда нам лучше знать, что необходимо. Помните, сэр, что до тех пор, пока стыд не разделен, он отравляет душу, а разделенный стыд — начало выздоровления. Кроме того, больно бывает только в первые секунды.
Мистер Кафф вытащил файлы из ящика.
— Мой партнер пришел к выводу, что ваше внутреннее желание состоит в том, чтобы мы изучили улики, — сказал мистер Клабб. — Иначе вы не выдали бы их местонахождение. Мы бы предпочли услышать вашу открытую просьбу сделать это, но при отсутствии таковой скрытый порыв расценивается нами как руководство к действию.
Я взмахнул рукой в сомнении и раздражении, и этот жест был с готовностью понят ими в обратном смысле.
— Тогда все... как это вы говорите, сэр? Все...
— Все в порядке, все по порядку, — пробормотал я.
— Именно так. Нам всегда казалось, что самое главное — найти общий язык с клиентами, чтобы впоследствии в диалоге с ним и между собой использовать в речи термины, наиболее привычные для его уха. — Он взял файлы из рук мистера Каффа. — Мы изучим содержание этих папок за тем столиком. После того как проверка будет закончена, мы с партнером все обдумаем. А потом, сэр, мы вернемся за дальнейшими инструкциями.
Они неторопливо прошли через кабинет и заняли два соседних стула с ближайшего ко мне края стола, выставив передо мной две одинаково широкие, одетые в черные костюмы спины. Они положили шляпы по бокам, а файлы между собой. После нескольких безуспешных попыток отвести взгляд я поднял трубку и спросил секретаря, кто, если таковые были, звонил мне за этот промежуток времени и какие встречи назначены на утро.
Мистер Клабб открыл папку и наклонился вперед, чтобы рассмотреть верхнюю фотографию.
Моя секретарша проинформировала меня о том, что звонила Маргарита и интересовалась состоянием моего здоровья. Спина и плечи мистера Клабба вздрогнули от того, что я расценил как шок отвращения. Один наследник был назначен на два часа дня, а в четыре прибудет загадочный джентльмен. По их делам узнаете их, и миссис Рэмпейдж продемонстрировала свою старательность, спросив, не желаю ли я, чтобы в три она соединила меня с Грин-Чимниз.
Мистер Клабб сунул какую-то фотографию под нос мистера Каффа.
— Думаю, нет, — сказал я.
— Что-нибудь еще?
Она рассказала, что Джиллиган выразил пожелание побеседовать со мной с глазу на глаз — в смысле без Скиппера — как-нибудь попозже утром. До меня донеслось бурчание за столом.
— Джиллиган может подождать, — сказал я, а бурчание, такое многозначительное, как я тогда подумал — из-за смятения и сочувствия, стало громче и оказалось радостью и весельем.
Они хихикали и даже пофыркивали!
Я положил трубку телефона и сказал:
— Джентльмены, ваш смех нестерпим.
Потенциальный эффект этого замечания потонул во взрыве непристойного хохота. Я уверен, что в этот момент я что-то утратил... какое-то измерение моей души... элемент, похожий на гордость... похожий на чувство собственного достоинства... но тогда я не мог сказать, была ли эта потеря к добру или нет. В течение какого-то времени, фактически невозможно долго тянувшегося времени, они находили причины для смеха, рассматривая чертовы фотографии. Мои редкие попытки утихомирить их проходили незамеченными; они передавали карточки друг другу, некоторые отбрасывали в сторону, а к другим возвращались во второй, третий, даже четвертый и пятый раз для внимательного рассмотрения.
Наконец фермеры оглянулись назад, издали несколько ностальгических смешков и вернули фотографии в папки. Они все еще вздрагивали от вспомнившегося веселья, еще вытирали счастливые слезы с глаз, когда прогулочным шагом, ухмыляясь, подошли ко мне и кинули файлы мне на стол.
— Ах, сэр, какие удивительные переживания, — сказал мистер Клабб. — Природа во всем ее романтическом великолепии, если можно так выразиться. В высшей степени стимулирует, хотелось бы добавить. Верно, сэр?
— Я не ожидал, что это вызовет у вас смех, господа, — проворчал я, запихивая непристойные снимки в ящик, чтобы больше не видеть их.
— Смех — часть стимуляции, о которой я говорю, — сказал он. — Если мой нюх не обманывает меня, что, впрочем, наверняка когда-нибудь произойдет, нельзя не почувствовать некоторого возбуждения, глядя на эти фотографии, не так ли?
Я отказался отвечать на это пошлое замечание, но почувствовал, как кровь прилила к моим щекам. Опять появились слизняки и личинки.
— Мы все
Теперь я не мог ответить. Отчего это больно только в первые секунды — от осознания, что я рогоносец,
