молодых, слегка нахальных подруг, – продолжала Галина Федоровна. – Я чувствую себя с ними моложе…
Карелина сделала короткую паузу, и я решительно пресекла этот душевный стриптиз. Иногда вот так разоткровенничаешься с малознакомым человеком, а потом начинаешь от него глаза прятать и тихо ненавидеть.
– И долго они вас на круиз уговаривали? – с улыбкой, помня, что кукольная компания почему-то нравится моей собеседнице, спросила я.
– Ох, долго! – усмехнулась Галина Федоровна. – Ох, долго. Два месяца. Я только за день до окончания контрольного срока согласилась. Три недели назад.
После этих слов я спокойно подвела черту под моей расследовательской деятельностью в стане поклонников Барби. Двух «белых дам», прописанных в кукольном доме, можно исключить из списка подозреваемых с абсолютной точностью. Имей хоть одна из подруг серьезную иностранно-шпионскую крышу, «ох, долго, ох, долго» уговаривать мадам Карелину они бы не стали. Присутствие на корабле «фифти-фифти» – согласится мадам, не согласится, – иностранную разведку вряд ли устроило бы. Такие дела через третьи руки, покупающие билеты, не делаются.
Я похвалила себя за ловкость, допила кофе и отважно брякнула:
– Галина Федоровна, я много лет ездила с мамой на курорты и скажу вам честно, без мамы мне отдыхалось бы на них гораздо свободнее…
– А при чем здесь ваша мама? – недовольно нахмурилась Карелина, отодвигая меня вновь на дистанцию «вы».
Промашечка вышла, пример не тот. Намекать даме на разницу в возрасте – та еще оплеуха. Моветон называется, сиречь бестактность.
Пришлось подслащивать, вдумчиво подбирая слова.
– Я заметила, что у вас к вашим девчонкам немного отеческое отношение. Вы их патронируете, да? – «Материнское» заменила на начальственно «отеческое». «Патронируете» вставила вместо «опекаете», и, кажется, нашла верный тон. Выкрутилась, короче говоря.
– Пожалуй, – протянула Галина Федоровна и отошла душой.
Уф!!
– То есть, насколько я поняла твой непрозрачный намек, без меня девочкам здесь будет лучше?
– Конечно! – разулыбалась я. – Оставьте их развлекаться на свободе! Они вас смущаются!
– Думаешь? – прищурилась мадам.
– Уверена!
По всей видимости, попугаихи так долго обхаживали свою влиятельную подругу, что вконец запудрили ей мозги комплиментами. «Ах, ах, Галиночка Федоровна, ты наша надежда, наш добрый ангел, звезда путеводная!..»
А Галина Федоровна – дама добрая, щедрая и искренняя, несмотря на цельнометаллическое нутро бизнесмена. Я раз двадцать ее по телевизору видела на всяческих благотворительных мероприятиях. То она торты ветеранам дарит, то макароны мешками в дома престарелых завозит, то инвалидные коляски. Она в нашем городе по благотворительности – лидер.
Галина Федоровна улыбнулась мне открыто, с некоторым облегчением и предложила:
– Ну что, еще по кофейку?
– По кофейку, – засияла я в ответ.
День только начинался, а уже принес столько событий. Две подозреваемых в минусе. Лиха беда начало, как говорится.
Туполев был в ванной. Стоял возле зеркала, мурлыкал что-то немузыкально и добривал правую щеку.
Я подошла к нему сзади, обняла обеими руками за талию и пристроила щеку на теплое плечо. Если не считать пяти сантиметров разницы, мы почти одного роста.
– От тебя пахнет кофе, – раздувая уже левую щеку, пробормотал Назар.
– Угу. На палубу бегала. Доброго утра, кстати.
– Доброго, – деловито булькнул мой олигарх и огладил выпяченный подбородок бритвой.
Я улыбнулась. Бреющийся мужчина – занятное зрелище. Все они говорят, что лучше один раз родить, чем всю жизнь бриться, тем не менее проделывают данную процедуру так бережно, ласково и самоотреченно, что поневоле возникает мысль – и все-таки они себя любят. Так нежно охаживают свои раздутые щеки и скособоченные подбородки… Загляденье.
– Позавтракала? – стирая полотенцем остатки мыльной пены и придирчиво разглядывая в зеркале умытую физиономию, спросил Назар.
– Нет, жду тебя, – ответила я, раскрыла зеркальную дверцу почти утопленного в стене навесного шкафчика – отображение метнулось, поехало в сторону – и… замерла. С баллончиком пены и бритвенным станком в руках. Подергала дверцу туда-сюда – мое изумленное лицо скользило слева направо и услышала:
– Что застыла? Ставь пену на место…
– Конечно, конечно, – отрешенно пробормотала я, поставила бритвенные принадлежности на узкую, сантиметров в десять, полочку и захлопнула шкафчик.
Из вернувшегося на место зеркала на меня таращилась безмозглая идиотка с остекленевшими глазами и уползшей вниз челюстью. В голове болталась любимая мамина поговорка: дураков, Соня, не поливают, они сами растут. (Любимой эта поговорка стала не так давно, когда мама начала подозревать себя в подступающем маразме, а старшую дочь – в наследственной глупости.)
Меня, судя по всему, не только поливали, но еще и укрепляли суперфосфатом.
Полчаса, как всесторонне окрепшая идиотка, я ползала на карачках по мужскому сортиру, видела, что
А как, интересно, вы мне скажите, дверца корабельного шкафчика должна быть присобачена – на соплях, что ли?! Здесь же качка, болтанка, штормы и бури! Там должна быть магнитная защелка сбоку! Как в каждой ванной комнате!
Ну надо же, что за напасть! А ведь я уже Огурцову отзвонилась. Похвасталась «достижениями».
Заморочила голову контрразведке – женщина в белом, женщина в белом! Дала ложный след. Работы добавила. Как будто ее и без этого мало…
Убивать таких придурков надо! Чтоб под ногами не путались!
И в этот момент в ванную вернулся Туполев. Обнял меня сзади, улыбнулся, глядя на нас в зеркало, и понял мой ступор весьма своеобразно:
– Красотой неземной любуешься?
– Ага, – тупо кивнула я. – Любуюсь.
День, что характерно, действительно удался. За два часа такого наворотила – ни одной разведке не разобраться. Не поднять и не осилить.
С настроением придушенной сомнамбулы я медленно тащилась, повиснув на туполевской руке, и старалась выглядеть радостной.
– Сегодня весь день я только твой, – пять минут назад осчастливил меня Назар Савельевич и предложил разработать увеселительную программу: то ли в постели до ужина проваляться, то ли еще чего.
Я улыбалась одними губами. В голове заведенной бомбой тикал часовой механизм и отбивал с точностью метронома антикомплименты: тик-так, так-так, ты – дура, ты – дура. Бомба тикала и грозила взорваться слезами. Так стыдно и совестно, как сейчас, мне давно не было.
Не догадаться, что Инесса Марченко, пробегая мимо умывальников, могла увидеть
