Она явно лгала, но это не отвратило меня, это лишь подтвердило, как легко она воспринимает свою жизнь, и это мне хотелось в ней изменить.
— Вы любили его. Иначе зачем вам было покидать Чикаго?
— Тогда с ним уже все было кончено. Алан сделал глупость. Он бил сам виноват.
— Алан?
— Алан Маккени. Он был очень добр.
— Добр и глуп.
— Вам так важно об этом знать? — спросила она с характерной для нее тонкой, почти незаметной, иронией, лишающей вопрос всякого значения.
— Нет. Просто интересно.
— Ладно, — ее глаза, полные того же внутреннего света, встретились с моими. — Тут не о чем особенно рассказывать. Ему не повезло. У нас была компания. Трое мужчин и я. Я ему нравилась, но он был очень застенчив.
Похоже, у него не было опыта с женщинами, — опять едва заметное колебание в голосе. — Несколько раз он приглашал меня в бар. Думаю, он впервые делал это со студенткой и поэтому нервничал. Не хотел, чтобы нас видели вместе. Наконец я поняла, что он значит для меня меньше, чем я для него. Знаю, что вы хотите спросить.
Да, я спала с ним. Мне не очень понравилось. Он был недостаточно.., мужественен, что ли. Мне пришло в голову, что ему лучше сойтись с мальчиком, но он никогда бы на это не осмелился.
— И как долго это у вас продолжалось?
— Год, — она закончила есть и накрыла тарелку салфеткой. — Не понимаю, зачем мы об этом говорим.
— А что вы любите?
Она сделала серьезное лицо.
— Дайте подумать. Так. Лето. Кино. Английские романы. Встать в шесть утра и глядеть в окно — как там чисто и пустынно. Чай с лимоном. Что еще? Париж и Ниццу. Очень люблю Ниццу. Когда я была маленькой, мы провели там три или четыре лета.
— Непохоже, что вы рождены для научной карьеры, — заметил я. Создавалось впечатление, что она сказала мне все — и ничего.
— Непохоже, — она улыбнулась. — Наверное, я рождена для Великой Любви.
Принцесса опять заперлась в своей башне.
— Сходим в кино завтра вечером? — предложил я, и она согласилась.
На следующий день я предложил Рексу Лесли поменяться столами. С его места был виден холл.
В кинотеатре шла “Великая иллюзия” Бенуара, которую Альма не видела. Когда мы сели, я испытал прилив страха и понял, что боюсь встретить Хелен Кайон. Но она не любила такие места; к тому же в это время она еще сидела в библиотеке. Я почувствовал угрызение совести, что сам не сижу там, готовясь к лекции.
— Какое хорошее кино, — сказала она. — Я чувствовала себя так, будто сама там нахожусь.
— Тогда вы чувствуете фильмы очень глубоко.
— Конечно, — она удивленно взглянула на меня.
— А литературу?
— Конечно. Ну.., не знаю. Она мне нравится.
Бородатый парень рядом с нами сказал:
— Веннер наивен, как и его журнал. Я купил его только тогда, когда увидел на обложке Джерри Брауна.
— Веннер и есть Джерри Браун, — усмехнулся его друг.
— Беркли, — сказал я.
— А кто такой Веннер?
— Как, вы не знаете? Это студент Беркли, основавший “Роллинг стоун”.
— Это журнал?
— С вами не соскучишься. Неужели вы никогда о нем не слышали?
— Я не читаю журналов. А про что он? Его назвали по имени какой-то группы?
Я кивнул. Хоть это она знает.
— Какая музыка вам нравится?
— Я мало интересуюсь музыкой.
Я спросил, знает ли она несколько музыкальных имен последнего времени, и выяснилось, что ей знакома только Барбара Стрейзанд.
Наконец она не выдержала.
— Остановитесь или я буду на все отвечать “да”.
— Слушайте, неужели вы живете в этой стране?
— А давайте я у вас спрошу. Вы слышали про Энтони Пауэлла, или Джина Риса, или Элизабет Джейн Говалд, или Пола Скотта, или Маргарет Дребба, или…
— Это английские писатели, и я обо всех них слышал, — прервал я. — Но я вас понял. Вы хотите сказать, что вам это просто не интересно.
— Именно.
— Вы и газет не читаете?
— Нет. И телевизор не смотрю, — она улыбнулась. — Что, за это меня можно расстрелять?
— Просто интересно. А друзья у вас есть?
— Друзья? Но вы мой друг, — над всем разговором витала ее обычная спокойная ирония. На миг я даже усомнился в ее нормальности: то, как она игнорировала всю поп-культуру, доказывало ее полное равнодушие к мнению людей о ней.
— Но у вас же есть и другие друзья?
— Есть.
— На английском отделении? — Это было маловероятным. Вряд ли кто-либо из моих коллег смог бы дружить с девушкой, которая не читает газет и явно не интересуется мнением собеседника.
— Нет. Я тут мало кого знаю. Только нескольких людей, интересующихся оккультизмом.
— Оккультизмом?
— Нет. Это более серьезно. Они принадлежат к ордену.
Я был поражен. Мне сразу представились шабаши, черные мессы, калифорнийский сатанизм в его наихудшей форме.
Она прочитала это на моем лице.
— Да нет. Я сама этим не занимаюсь. Просто их знаю.
— И что это за орден?
— Х.Х.Х.
— Но… Это же не тот Х.Х.Х.? Ксала…
— Ксала Ксалиор Кслати.
Я почувствовал настоящий страх, глядя в ее невозмутимое лицо. Х.Х.Х, были не просто сектой, каких много; они пугали своей жестокостью и таинственностью. У них была какая-то связь с “семьей” Мэнсона, и после известных событий они были вынуждены перебраться куда-то, кажется, в Мексику. Неужели они еще в Калифорнии? Из того, что я о них читал, можно было заключить, что Альме лучше бы водиться с бандитами из мафии — те хотя бы действуют мотивированно.
— И эти люди — ваши друзья?
— Вроде того.
Я покачал головой, все еще не в силах поверить.
— Не беспокойтесь об этом. Вы их никогда не увидите.
Это могла быть ложь — еще одна ложь, поскольку, я думаю, она всегда лгала мне. Но весь ее вид
