американский шпион, — услышанная Филиппом родная русская речь, так потрясла его, что ему с большим трудом удалось сдержать себя от срыва. Искушение подняться с табурета, подойти к этому человеку и сказать, что «я свой», было очень сильным.
— Ну что, будем говорить, кто ты? И что ты? — неожиданно обратился к нему по-английски этот человек. Или ты будешь продолжать выдавать себя за афганца? Или ты хочешь, чтобы я приказал снять с тебя штаны, чтобы показать тебе самому, какой ты мусульманин?
Только сейчас до Филиппа дошло, что проверка на обрезание, это конец. Но что они знают о нем? Почему не выдают главные козыри. Зная их, ему было бы легче выработать свою линию поведения. А так… О том, что он когда то был пропавшим без вести прапорщиком Азаровым, он даже не думал. Про этого прапорщика давно уже забыли. Даже если бы и помнили, то в настоящем его облике, и родная мать вряд ли сразу могла признать родного сына… Если бы вышли на Ахмета или Мехмеда Али, уже была бы очная ставка… Тогда что? Подполковник Курани?.. Может быть, может быть… И все таки, что-то в этом всем многое неясно…
— Что молчишь? С тобой разговаривают! — снова обратились к нему по английски.
— Молчишь, молчишь, — вихрем пронеслось в голове, словно подсказка. И он решился. Решился молчать. Молчать, пока они не раскроют свои козыри.
Он даже не видел и не слышал, как вышел из-за стола его соотечественник, как подошел к нему, и неожиданным ударом в челюсть, сбил с табурета на бетонный пол. Нагнувшись к его лицу, он дохнул застоявшимся перегаром, выругался таким родным многоэтажным матом, от которого Филиппу стало даже весело, и только потом сказал снова на английском: «Пока отдохни. Мы свяжемся с твоим посольством. Если и они скажут, что не знают тебя, расстреляем».
— Я поступил правильно, — медленно думал Филипп, когда снова оказался в камере один. — Другого выхода у меня не было. Теперь я точно знаю, что у них на меня ничего нет. Надо держаться. Он и в мыслях не допускал, что нужно признаться, кто он есть на самом деле.
Часа через два в камеру в сопровождении охраны пришел сотрудник службы безопасности, — врач, который удостоверился в присутствии понятых, — охранников, что задержанный не мусульманин… Что и было зафиксировано в соответствующем протоколе, от подписи в котором, он категорически отказался.
— Плохие новости, сэр, — Адамс зашел в свой же кабинет, который сейчас временно занимал его региональный шеф Камински.
— Я слушаю тебя Стивен, — Камински с неприязнью посмотрел на своего подчиненного. Он никак не мог простить, что тот не посоветовавшись, отправил в Кабул русского.
— Из резидентуры пришла шифровка. Наш человек, сотрудник службы безопасности центрального аппарата ХАДа, сообщил, что при проверке документов задержан подозрительный человек. Документы оказались поддельными. Они уверены, что это американский разведчик, прибывший в Кабул для выполнения специального задания. Его описание совпадает с приметами Джексона. В подтверждение этому, по имеющейся у нас данным, Ахмад Шах получил из Кабула подтверждающую информацию, что Джексон арестован во время облавы…
— И что вы намерены предпринять, Стивен? — голос и выражение лица Камински, заметно потеплели.
— Я хотел бы услышать ваше мнение, сэр, — ушел от прямого ответа Адамс.
— Что говорит наш человек из ХАДа о его поведении, и какое они приняли в отношении Джексона решение?
— Джексон молчит, и поэтому служба безопасности Кабула, пока не знает, кого они арестовали. По крайней мере их советские советники рекомендовали выйти на наше посольство. И если там признают, что задержанный гражданин США, его предложат обменять на перебежавшего к нам, и находящегося в настоящее время в посольстве, русского сержанта из службы радиоперехвата. Помните, я вам недавно об этом докладывал? На Джексона у них нет ничего, кроме того, что он выдавал себя за другого человека.
— Помню, Стивен, помню, — пожевал губами Камински, — свое решение я скажу через час. Но и вы, так и не сказали свои предложения. Через час я вас жду… А в общем-то, Стивен, не так все плохо. Джексон в тюрьме под нашим контролем. А это и будет его настоящая проверка. Сломается он, или нет. Передайте в Кабул, чтобы к нему применили жесткие меры воздействия. Вот тогда и узнаем, стал ли он нашим человеком, или нет.
Воспоминания нахлынули внезапно. Он снова увидел себя мальчишкой. Вспомнил, как они с друзьями копались на авиационной свалке вблизи авиагородка, где и проживала его семья. Искали детали самолетов… У них тогда была мечта построить планер.
Отец, работал в ТЭЧ аэропорта (Технико-эксплуатационная часть по ремонту авиатехники). Ранее он служил тут же, рядом, в полку военно-транспортной авиации. В 1961 году в числе немногих авиационных специалистов, попал под сокращение. Для семьи это было тогда тяжелым ударом. После пережитого шока, стал вопрос: «Как жить дальше?». Оба, отец и мать были из далекого сибирского села. Там проживали и все их родственники. Учились они в одном классе. Вместе и закончили десятилетку. Отец поступил на учебу в военное авиационное училище, мать, — в педагогический техникум. Став лейтенантом, отец приехал в родное село, где вскоре и сыграли свадьбу. А потом молодая семья, с двумя чемоданами, и мешком с офицерским «приданным», появились на окраине Душанбе, в полку военно-транспортной авиации и куда получил назначение отец после окончания военного училища.
Вот тогда-то перед родителями и стал вопрос: «Что делать дальше?».
— Ну, допустим, мы вернемся в свою Сибирь, — говорил отец, — а ты подумала, мать, кому-то, мы будем там нужны? Да никому. Да и жить-то там, в лесах, уже не сможем. А у Вовки и Митьки, к этому времени у него появился младший брат, какое там может быть будущее? Да никакого. Хвосты коровам задирать?.. Нет уж останемся здесь. Я уже подыскал себе работу в аэропорту, а у тебя, мать, есть работа, — кроме тебя в этой школе, учить русскому языку детишек, не кому…
— Как они там, — тяжело вздохнул он растревоженный воспоминаниями, и только прикрыл глаза чтобы немного вздремнуть, как лязгнула и заскрипела металлом открываемая дверь, и уже знакомый петушиный голос лейтенанта-охранника, прокричал: «Американец, на выход!».
В тюремном дворе, около входа в здание откуда его вывели, стояли два автомобиля. Один специализированный «воронок», какие используются для перевозки заключенных в СССР, другой обыкновенный уазик. Нанесенные на дверцах афганские государственные гербы, говорили о принадлежности автотранспорта к военному ведомству.
— Это за мной? — Филипп повернулся к сопровождающему его лейтенанту.
— Да, американец, за тобой. Сейчас поедешь в Кабул в центральный следственный изолятор. Там тебя будет допрашивать какой-то большой начальник.
Филиппа втолкнули внутрь «воронка». Захлопнулась дверца, лязгнул металлом замок. Филипп осмотрелся. Хотя автомобиль внешне выглядел специализированным, салон был обыкновенного грузового уазика. Отличие пожалуй было лишь в том, что все окна, за исключением выходящего в кабину, были закрашены шаровой краской, и на них были решетки.
Взревел двигатель, машина резко рванула с места. Было слышно, как тяжелым скрежетом, проскрипели тяжелые створки металлических ворот, и «воронок» на бешеной скорости полетел по трассе.
В СИЗО его поместили в одиночной камере. Когда вызовут на допрос, и вызовут ли вообще, ему никто не сказал, да и вряд ли скажет. По крайней мере камера, в которую его поместили, была чуточку светлей, чем в Пули Чархи, да и обращение к нему со стороны охраны, отличалось, если не вежливостью, то предупредительностью, это точно.
В это утро Филипп лежал на железной койке, перебирал варианты линии своего поведения при встрече, с неведомым ему пока, следователем.
Размышления прервал лязг замка. Почти сразу, ржаво проскрипела металлическая дверь, и в камеру зашел высокий человек, явно не афганской внешности. Одет был в неброский темно-серый костюм. Редкие, с обильной сединой волосы безнадежно пытались скрыть блеснувшую в лучах солнца лысину.
