прорывали фронт за Новоселовкой. Трое суток там гремели орудия, и светилось небо, затем немцы долго вывозили на станцию танки, танкетки и самоходные пушки. Всё в паучьих свастиках, разбитое и покореженное.
Бабушка Марфа стояла у шляха смотрела и плакала:
— Бедные мои мальчики! Сколько же вы голыми руками немецкого железа намесили!
А ведь война только начиналась.
Хата
До войны мы жили в настоящей хате. Высокой, с большими окнами, чердаком и черепицей на крыше. На чердаке жили голуби, а под черепицей устраивали свои гнезда воробьи. Один молодой воробышек выпал из гнезда, мы подобрали, назвали Пашкой и выкормили. С тех пор, стоило стать среди двора и протянуть руку и крикнуть: «Алле-оп!», как Пашка садился прямо на ладонь и склёвывал хлебные крошки.
Еще, каждую весну в сенях нашей хаты ласточки лепили из комочков глины гнездо и выводили птенцов. Здесь тебе люди, кошка, а они хотя бы что — летают да тричкают.
Когда началась война, советские артиллеристы решили, что за нашей хатой будут прятаться немцы, и взорвали ее вместе с голубями, ласточками, и воробьем Пашкой.
Но немцы прорвали фронт за Новоселовки, и артиллеристы отступили, не сделав ни единого выстрела.
Тетка Олянка ругала артиллеристов за то, что зря угробили хату. Мама говорила, что, если бы хату оставили, немцы наступали бы через наше село, и кто знает, сколько людей поубивало. Так что жалеть, может, и не стоит.
А мне до сих пор жаль нашу хату…
Швейная машинка
Муж тетки Олянки, в чьей землянке мы прожили всю войну, раньше работал машинистом паровоза. Однажды он привез из Ростова швейную машинку «Зингер». В паровозном депо он показывал ее всем подряд и вроде бы кому-то сказал: «Посмотри, какие вещи делают немцы!». На второй день посадили в тюрьму «за агитацию».
Машина без дела валялась в курятнике, а когда началась война, мама вместе с теткой Ольгой очистили и, чтобы скрыть немецкое происхождение, покрасили краской, которой красили в депо товарные вагоны. Получился такой дизайн, что от нее отвернулись даже румыны, которые любили рыться в сундуках и однажды стащили у деда Сначука бутылочку с «арданской водой».
И вот наша мама, которая, по мнению Поли, не знала с какой стороны браться за иголку, объявила себя модисткой. Из парашютов, мешочков из-под пороха, плащ-палаток, распоротых русских и немецких гимнастерок кроила платья, юбки, штаны и рубашки на два села. Из оставшихся лоскутов сочиняла одежду для восьмерых детей нашей землянки. Так что более пестрых рубашек, чем у нас, в селе ни у кого не было.
Как бы рано не проснулся, а мама при свете коптилки склонилась над машинкой и строчит, строчит, строчит.
Наверное, первые мамины изделия особого восторга у людей не вызывали, но после войны маме заказал штаны-галифе из бостона сам начальник НКВД Алтухов.
А ведь это он арестовал мужа тетки Олянки «за агитацию».
Пленные
Однажды прошел слух, что скоро в соседнее село пригонят пленных красноармейцев, и вместе с немцами их будут охранять полицаи. Нашей маме очень хотелось спросить пленных, не видел ли кто- нибудь нашего папу?
Когда пригнали красноармейцев, мама взяла два десятка яиц, бутылку самогона и отправилась в Новоселовку. Яйца отдала немцам, самогон полицаям, за это ей разрешили поговорить с пленными. О папе она ничего не узнала, зато один знакомый полицай сказал по секрету, что завтра ночью немцев в охране не будет, останутся одни полицаи. Если у кого есть сало, может выменять любого красноармейца.
Мама тихонько шепнула об этом тетке Куньке, та еще кому-то, и скоро эту новость узнали не только в нашем селе, но и соседних. Лишь стемнело, у новоселковской школы, в которой держали пленных, собралось много женщин, и начался торг. Выменяли больше двадцати человек. Кто-то нашел отца, кто-то брата или сына. Но были и такие, что забирали совсем незнакомых. Наша незамужняя соседка Маруся выменяла себе раненного казаха. Мать журила Марусю за то, что не выбрала кого-нибудь из наших, к тому же здорового. А та обнимала казаха и смеялась.
Вечером мама вдвоем с теткой Кунькой гадали на картах и тихонько пели, вдруг заходит женщина из Новоселовки, плачет и пытается целовала им руки. Она вызволила из немецкого плена мужа, и каким-то образом догадалась, кому этим обязана. Мама очень напугалась и, на всякий случай, отправила всех детей к деду Паньковичу. Если проведала эта женщина, могли узнать и немцы. Но обошлось. И уже потом после войны, когда у нас родились Виталий и Лёня, а Аллочка умерла от голода, высокий бородатый мужик привез в наш двор целую повозку тыкв. Сгрузил, поклонился маме и уехал. Только потом мы узнали, что это и был тот выменянный по маминой подсказке пленный из Новоселовки…
Обида
До войны Иван и Егор были друзьями, и даже женились в один день. Иван женился на тетке Марусе, а Егор на тетке Нине. Теперь дружили семьями, и даже воевать ушли вместе. На войне Иван и Егор попали в окружение, а затем в плен. Тетка Маруся выменяла своего Ивана за бутылку самогона и кусок сала. Он только ночь провел дома, затем ушел в плавни. Это такие заросли из камыша и деревьев, в которых пробраться немцам — нечего и думать, а партизанам — запросто. У этих партизан было много лодок и, когда пришла Красная Армия, они перевозили бойцов через Днепр. Немцы стреляли из пушек, и очень много партизан погибло. Погиб и Иван тетки Маруси. Теперь в том месте стоит памятник, на котором записана его фамилия.
А вот тетка Нина своего Егора не выменяла, и после войны он вернулся домой живой и здоровый. Ему бы радоваться, а он чуть что — напивается водки и гоняется за теткой Ниной. Она прячется в хате тетки Маруси, там Егор разоряться не смеет, а только сидит и плачет. Вместе с ним плачет и тетка Нинка.
Папа с мамой жалеют и тетку Нину, и дядьку Егора. Хотя, дядьку Егора больше.
Наши
Во время войны в нашем селе никогда не говорили Советская или там, Красная Армия, советский самолет или танк. Все объединялось одним словом: «НАШИ». «Скорее бы НАШИ пришли!», «Возле станции подбили НАШ танк», «Немцы своих захоронили, а к НАШИМ и подходить запрещают»…
