отпуск — и о прочих самых обычных вещах, никаких допросов с пристрастием. Хотела рассказать ему о своих новостях — сказать, что скоро меня повысят в должности, что сейчас я пишу статью для «Ревю де монд». Я хотела, чтобы мы поболтали за бокалом белого вина, чтобы он смотрел на меня и говорил, как ему нравится моя шелковая ночная рубашка и моя новая прическа.
Чтобы осуществить свои планы, я попыталась оттолкнуть его и издала приглушенный стон в знак протеста, но он не обратил на это никакого внимания.
Он как будто не видел меня и не слышал. Он целовал меня, настойчиво, жадно, самозабвенно, обхватив обеими руками мой затылок, чтобы я не могла отвернуться. Лишь когда он убедился в желаемом воздействии своих поцелуев и увидел, что я предпочитаю их словам, он освободил мою голову, и его ладони скользнули к моей груди. Он расстегнул пуговицы на рубашке, и вскоре его пальцы уже сражались с застежкой моего бюстгальтера. Я по-прежнему отталкивала его, и когда мне удалось, сделав резкое движение головой, освободиться от его губ, я заявила:
— Хочу, чтобы ты меня выслушал.
Его глаза по-прежнему были закрыты, а губы искали моих губ.
— Послушай...
Ответом было лишь приглушенное ворчание, похожее на то, которое издает собака, когда у нее пытаются отнять кость.
— Почему? — спросила я.
— Лучше скажи, как это расстегивается, — пробормотал он, не открывая глаз.
— Почему ты не разговариваешь со мной?
— Застежка...
— Ответь мне!
— Я здесь, — ответил он, уткнувшись лицом мне в плечо, довольный, что наконец-то справился с застежкой.
Затем он, не отпуская меня, опрокинулся на диван и, приподняв мою ночную рубашку, усадил меня на себя в позе наездницы, стараясь одновременно спустить брюки. Он ласкал мои ягодицы, в то время как я проводила указательным пальцем по его лбу, носу, губам, подбородку, как будто это изучение его лица могло помочь мне проникнуть в его мысли. Но эти правильные черты хорошо скрывали запутанные ходы размышлений.
— Я знал, что однажды увижу тебя в ночной рубашке, — сказал он.
Почему именно это?
— Я бы хотела сказать тебе ночные слова...
— Хм...
— Но я боюсь, — добавила я.
— Тс-с...
И я замолчала.
Я больше ничему не сопротивлялась, ни о чем не думала.
Я принимала то, что он мне давал. Этого было достаточно.
Уже после, обессиленный и расслабленный, он несколько мгновений оставался неподвижным — вплотную ко мне, внутри меня, — потом отстранился и погладил меня по голове, довольный свершившимся. Ему было чем гордиться. Меня испугал его взгляд, когда любовная субстанция излилась из его тела; страсть отнимает ее вместе с силами.
Я по-прежнему лежала, распластавшись на диване; он, обнаженный, стоял передо мной, улыбаясь.
Улыбка казалась принужденной.
Его взгляд уже не был прикован к моему лицу — он блуждал где-то вдали. Он изменился.
Его тело ослабло, и разум воспользовался этим, чтобы вернуться на место.
Как только образовалась пустота, разум заполнил ее.
Он снова заявил о своих правах.
Передо мной был человек, совсем не похожий на того, который пришел сегодня вечером полный желания, на того, которого я любила.
Он направился в сторону ванной.
Он собирался принять душ, намылиться, слегка оттянуть кожу с головки пениса, чтобы как следует его вымыть, потом прополоскать рот, чтобы смыть вкус любви, а потом уйти.
Он не собирался спать, курить, есть, разговаривать, ласкать меня, повторить все сначала.
Он собирался уйти.
Возможно, перед уходом он подарит мне одну-две невинные ласки, просто из вежливости, но больше ничего. И не скажет ни слова.
Как бы я хотела услышать от него: «Я тебя люблю»! Только в этот вечер, в первый и последний раз, потому что было уже поздно, и после этих слов я оставила бы его у себя... Я слишком серьезно к этому отношусь? Да, я самая обычная женщина, для которой эта коротенькая фраза так много значит; да, я подчиняюсь той власти, которой она, возможно, и не обладает; да, я сентиментальна и романтична. Я коллекционирую странных типов для своего удовольствия, собираю их вместе, добавляю все новые и новые экземпляры... В этом деле мне нет равных.
Чувствительна? Сверх меры.
Обидчива? Очень.
Восприимчива? Чертовски.
Проницательна? Как карточная гадалка.
Я смотрела «Касабланку» множество раз, я плакала в объятиях Хемфри Богарта[9], я была Скарлетт О'Хара в «Унесенных ветром», мадам де Винтер в «Ребекке»[10]. Я повторяю одно и тоже, восстанавливаю в памяти все подробности, я верю в значимость слов, в те связи, которые они создают, я читаю молчание, невысказанные фразы, я угадываю намерения, расшифровываю взгляды.
Разумеется, я заблуждаюсь. Я недостаточно размышляю. Если я начну размышлять, то отдалюсь от него.
Я встаю и прижимаюсь к нему, я обнажена, как и он.
Я жду, чтобы он заговорил со мной.
Он понимает, что не сможет освободиться из моих объятий, если ничего не скажет.
Я ощущаю слабое дуновение воздуха из его ноздрей, слышу удары его сердца; это напоминает звуки работающего механизма.
Его губы, четко очерченные, созданы для того, чтобы целовать, играть на трубе, погружаться в шоколадный эклер, шептать нежные слова в темном кинозале или оставаться сомкнутыми, если он не хочет говорить.
Чувствует ли он что-то снова, здесь, сейчас, когда какая-то часть его тела сжимается, разжимается, напрягается, расслабляется, изгибается, раздувается, окрашивается от прилива крови, вытягивается, опадает? В конце концов, после всех этих физических изменений, напряжений, расслаблений, освобождений, умиротворений, он перейдет от животной жизни к человеческой, он будет использовать буквы алфавита, слова из словаря, находить в нем значения слов «любезный», «любящий», «любимый», которые наконец приведут его к глаголу «любить». Любить: испытывать влечение, нежность, симпатию, привязанность. Диапазон широк: можно выбирать между «дорожить», «восхищаться», «обожествлять», «привязываться», «нравиться», «интересоваться»; можно вспомнить Андре Жида, который «любил беспорядочную жизнь», Анатоля Франса, который «любил сходство», Библию, которая призывает «возлюбить ближнего как самого себя», Стендаля с его «влюбленный человек видит в том, кого любит, одно лишь совершенство», Золя, который «любил каждую вещь на своем месте», и снова Жида, который «любил прогулки с отцом»...
Он бы обязательно понял, что все рано или поздно произносят это слово. Каждый берет на себя смелость это сделать, чтобы разочароваться или стать счастливым. Жизнь, прожитая без этих слов, не может считаться полной жизнью — это все равно что умереть, не увидев моря или гор, не попробовав
