было нелегко разглядеть под мешковатым школьным жакетом и широкими брюками. И она была сильнее, чем казалась. Многим пацанам довелось пожалеть о шуточках в её адрес: Китти не любила тратить слов там, где можно было обойтись хорошим тумаком. Волосы у неё были тёмно-каштановые, почти чёрные, и прямые, только на концах беспорядочно вились. Китти стриглась короче большинства девчонок — чуть выше плеч.
У Китти были тёмные глаза и густые чёрные брови. Её лицо всегда открыто выражало все её мысли, а поскольку мысли у неё сменялись стремительно, её брови и губы пребывали в непрестанном движении.
— У тебя лицо никогда не бывает одним и тем же, — сказал как-то раз Якоб. — Эй, это комплимент! — поспешно добавил он, заметив, что Китти нахмурилась.
Они несколько лет учились в одном классе, пытаясь выудить хоть что-нибудь ценное из того бестолкового багажа знаний, которым нагружали детей-простолюдинов. Особо приветствовались занятия ремеслами, поскольку будущее ждало их на фабриках, на заводах и в мастерских. Их учили гончарному, слесарному делу, резьбе по дереву и началам математики. Обучали их также черчению, вязанию, вышиванию и кулинарии. Тех, кто, подобно Китти, имел склонность к словесности, обучали также чтению и письму, с условием, что со временем они используют это умение во благо — например, посвятив себя профессии секретаря.
Одним из важнейших предметов была история: им ежедневно рассказывали о возникновении и развитии достославной Британской империи. Уроки истории Китти всегда нравились: на них немало говорилось о магии и далеких странах. Однако она чувствовала, что им многого не говорят. Время от времени она поднимала руку.
— Да, Китти? Что ещё?
Тон наставников зачастую выдавал лёгкое утомление, хотя они, разумеется, изо всех сил старались его скрывать.
— Простите, сэр, не могли бы вы подробнее рассказать о том правительстве, которое сверг мистер Глэдстоун? Вы говорите, тогда уже был парламент. И сейчас у нас тоже парламент. Чем же так плох был старый?
— Ну, Китти, если бы ты слушала как следует, ты бы знала, что об этом я уже говорил. Старый Парламент был не столько плох, сколько слаб. В нем заседали обычные люди, такие же, как мы с тобой, не обладающие никакими магическими способностями. Можешь себе представить? Разумеется, это означало, что им то и дело досаждали другие, более сильные страны, а они не могли ничего сделать, чтобы положить этому конец. А между тем самой опасной нацией в те дни была — какая? Ну-ка, ну-ка… Якоб!
— Не знаю, сэр.
— Говори громче, мальчик, не бубни себе под нос! Ну, Якоб, уж тебе-то стыдно не знать таких вещей. Разумеется, Священная Римская империя. Твои предки! Чешский император из своего замка в Праге правил практически всей Европой. Он был такой жирный, что восседал на троне на колесиках, отделанном золотом, и по замку его возил белый вол. А когда император желал покинуть замок, его приходилось спускать на специальной стальной лебедке. У него был целый птичник попугаев-ара, и каждый вечер он отстреливал одного из них себе на ужин. Да, дети, вижу, что вам противно, — и это понятно. Вот такой-то человек и правил в те дни Европой, а наш Старый Парламент ничего не мог с ним поделать! Потому что в подчинении у императора было ужасное сборище магов, злых и продажных. А их предводитель, Ганс Майринк, говорят, был вампиром! Их солдатня… Да, Китти? Что ещё?
— Но сэр, если Старый Парламент был настолько беспомощен, отчего же тогда жирный император не захватил Британию? Ведь он этого не сделал, верно, сэр? И почему…
— Китти, я ведь не волшебник, я могу отвечать только на один вопрос за раз! Британии просто повезло, только и всего. Прага всегда была медлительна. Император тратил слишком много времени на то, чтобы пить пиво и предаваться ужасному обжорству. Но можете мне поверить: в конце концов он обратил бы свой злобный взгляд и на Лондон. На наше счастье, в те времена в Лондоне все же было несколько волшебников, и несчастные, лишенные могущества министры время от времени советовались с ними. Одним из этих волшебников и был мистер Глэдстоун. Он увидел, в какой опасной ситуации мы находимся, и решил нанести упреждающий удар. Все помнят, что он сделал, дети? Да, Сильвестр?
— Он убедил министров передать всю власть ему, сэр. Однажды вечером он пришёл к ним и поговорил с ними так убедительно, что его тут же избрали премьер-министром.
— Молодец, Сильвестр, хороший мальчик. Ты получаешь звёздочку. Да, это была так называемая «ночь долгого совета». После длительных дебатов в парламенте красноречие Глэдстоуна взяло верх, и министры, все как один отказались от власти в его пользу. На следующий год он, для того чтобы защитить нашу страну, выступил в поход против Праги и сверг императора. Да, Абигейл?
— А попугайчиков он выпустил на свободу, сэр?
— Ну конечно, я в этом уверен. Глэдстоун был очень добрый. Он был весьма рассудительным человеком, умеренным во всех своих вкусах и привычках, и каждый день, кроме воскресенья, носил одну и ту же накрахмаленную рубашку, а по воскресеньям его матушка её стирала. После этого мощь Лондона возросла, а сила Праги пошла на убыль. И, как мог бы догадаться Якоб, если бы он думал головой, а не сидел мешком за своей партой, именно тогда многие граждане Чехии, в том числе и его семья, эмигрировали в Британию. В их числе были и многие из лучших пражских волшебников. Они помогли нам создать наше современное государство. А теперь, может быть…
— Но вы же вроде бы говорили, что все чешские маги были злые и продажные, сэр!
— Ну как ты думаешь, Китти, — наверное, злых волшебников всех перебили, а? А эти просто заблуждались. Они увидели, что были не правы, и раскаялись в своих поступках. А, уже звонок! Пора завтракать! Нет-нет, Китти, хватит на сегодня вопросов. Все встали, задвинули стулья под парты, и выходим. Потише, прошу вас!
После подобных дискуссий в школе Якоб зачастую делался мрачен, но его дурного настроения редко хватало надолго. Он был парень жизнерадостный и энергичный; худощавый, темноволосый, с открытой и нахальной физиономией. Он любил подвижные игры, и они с Китти с самого раннего детства много времени проводили вместе, носясь по саду его родителей. Гоняли мяч, учились стрелять из лука, пытались играть в крикет — и, главное, старались держаться подальше от его многочисленного и шумного семейства.
Номинально главой семьи считался мистер Гирнек, но на деле он, как и все остальные, подчинялся своей супруге, миссис Гирнек. Стремительный сгусток материнской заботы, широкоплечая, пышногрудая, она носилась по дому, точно галеон на всех парусах, гонимый прихотливым ветром, то заливаясь раскатистым хохотом, то обрушивая чешские ругательства на головы своих четверых непутевых сынков. Старшие братья Якоба, Карел, Роберт и Альфред, унаследовали импозантное телосложение матушки, и, когда они приближались к Китти, девочка замолкала и старалась отойти в сторонку, устрашенная их ростом, силой и мощными, гулкими голосами. А мистер Гирнек был такой же, как Якоб: маленький, худощавый, но при этом с морщинистым лицом, которое всегда напоминало Китти увядшее яблоко. Он курил изогнутую рябиновую трубочку, от которой по всему дому и саду расплывались клубы сладкого дыма. Якоб ужасно гордился своим отцом.
— Он блестящий мастер! — говорил он Китти, когда они сидели под деревом, отдыхая после игры в пятнашки. — С пергаментом и кожей он буквально чудеса творит — никто такого не умеет! Видела бы ты крошечные книжечки с заклинаниями, над которыми он работает в последнее время! Он оправил их в золотую филигрань в старинном пражском стиле, но при этом уменьшил её до микроскопических размеров. Он делает крошечные фигурки животных или цветы, а потом вправляет в них малюсенькие кусочки слоновой кости или драгоценные камни. Никто, кроме папы, такого не может.
— Должно быть, эти книжечки будут стоить целое состояние, — заметила Китти.
Якоб выплюнул стебелек травы, который он жевал.
— Ты, наверно, шутишь, — сказал он потускневшим голосом. — Волшебники платят ему гораздо меньше, чем стоит его работа. Ему никогда не платили по справедливости. Он едва сводит концы с концами. Вон, погляди!
Он кивнул на дом — с разъезжающейся черепицей на крыше, с покосившимися, чумазыми ставнями, с облупившейся дверью веранды.
— Думаешь, мы заслуживаем того, чтобы жить в таком доме? Не свисти!
