— Это человек, которого, вероятно, надо опасаться больше других.
— Только не мне, — Карин выбежала из квартиры, по пути прихватив свою сумочку.
Эрвин, увидев Карин, поманил ее в подъезд:
— Карин!.. Я пришел предупредить вас… Я хочу вам сказать…
— Знаю: все в вашей жизни переменилось! — остановила его Карин. — Это вы уже писали. Я вышла… Я в прошлый раз вела себя неправильно… Надо было сразу сказать, чтобы вы ни на что не надеялись. Возьмите ваше письмо обратно, — вынув из сумочки письмо, она сунула его Эрвину.
— Я совсем о другом… — Было видно, что Эрвин Грюне растерялся искренне. — Вы ничего не знаете…
— И ничего знать не желаю! — заявила Карин. — И не мучайте себя, не надо. Ни я, ни отец — он, кстати, смотрит на нас из окна — мы не хотим ваших страданий.
— Карин, вы все-таки послушайте! — горячо воскликнул Эрвин. — Я могу увезти вас в Аргентину. Есть канал. Прочь от этого ужаса. Европа скоро погибнет. Я не знаю, что вы обо мне подумали: пошляк, примитив… Я хотел бы рассказать вам о себе. Может быть, вы бы поняли, что я лучше, чем кажусь. Вы бы мне поверили…
— Все это не имеет никакого значения! И причем здесь Аргентина?! — Карин торопилась закончить разговор. — Вы мой товарищ по труппе, партнер, коллега. Мы помогаем Стену, зачем все это? Не стойте здесь, не смущайте Акселя Хольма. Будем видеться на репетициях. До свидания, Эрвин, не сердитесь!
Она побежала через улицу к себе в подъезд, оставив Эрвина в полной растерянности.
Из окна за ними наблюдал Хольм. И только сейчас до его сознания дошел смысл слов диктора из включенного приемника: «Сегодня стало известно, что английский транспорт «Дарлингтон», имевший на борту крупный груз оружия и продовольствия, предназначавшегося войскам антигитлеровской коалиции, был атакован немецкими подводными лодками и потоплен вскоре после выхода из нейтрального порта в минувшую среду…»
Хольм продолжал внимательно смотреть на Эрвина Грюне.
В комнате Эрны собрались гости. Эрна и Карл сидят во главе стола. Здесь Стен Экман, Грета и Курт Креппель, Астрид, Карин, Бруно Мильес без скрипки и еще какие-то люди, приглашенные на эту скромную помолвку.
— Слово нашей Астрид! — провозглашает Эрна.
— Я не умею, — застеснялась та.
— Говори, обижусь! — настаивает Эрна.
— В жизни все должно быть красиво… Вот, как у них. — наконец, промолвила Астрид и показала на Эрну и Карла.
— Верно, Астрид, умница! — поддержал ее Стен.
— Тебе, Карл, повезло, она и хозяйка прекрасная — какой стол! — говорила Грета Креппель. — И мать будет настоящая. Это уж поверьте…
— А почему нет Эрвина? — спросил Курт Креппель.
— Текст учит, — смеясь ответила Эрна.
Карл приподнял свой бокал:
— Наверное, пора мне…Я хочу сказать, что не сразу решился на этот шаг…
— Да уж! — откликнулась Эрна.
— Жизнь наша так неопределенна, — продолжал Карл. — Но приходит момент, и понимаешь: нужно иметь что-то прочное, что-то навсегда и свое… Особенно сегодня.
Карин и Стен вышли в прихожую. Сюда доносились голоса компании, патефон. Он ввел ее в свою комнату: книги на полках, на подоконнике, на столе, на полу, эскизы декораций, макет выгородки, афиши. На тахте, свернутый в рулон, лежал матрас.
— Теперь я один, Карл перебрался к Эрне, — сказал Стен.
— Мне не нравится Эрна, — сказала Карин. — Она принесет ему несчастье.
— С Карлом не поспоришь. Да кто знает — может, образуется. — Стен внимательно посмотрел на девушку. — Я хочу с тобой поговорить. Это важно…
— Ты меня пугаешь, — тихо сказала Карин.
— Я долго не мог решиться…
— Говори…
В это время в прихожей зазвонил телефон.
— Прости, — сказал Стен и вышел взять трубку.
Из мясной лавки Зандерс говорил в телефонную трубку:
— Экман, собака! Это мы прибрали двух твоих щенков. Ты еще не забыл? Закрывай-ка свой балаган и немедленно. Понял? Упрешься, пеняй на себя, тогда приберем и твоего сынишку, твоего Оскара. Так что выбирай: или спектакль этот, или Оскар. Это последнее предупреждение.
Стен Экман повесил трубку на рычаг и замер с помертвевшим лицом.
Выглянула Карин:
— Что случилось?
Стен долго не отвечал, потом сказал чуть слышно:
— Ничего, ничего. Ты иди…
— Ты что-то хотел мне сказать…
— Потом, потом. Иди позови Карла.
По загородному шоссе мчался легковой автомобиль, за его рулем сидел Стен Экман.
Вскоре после поворота вдали открылся дом под черепичной крышей.
Резко затормозив у входа, Стен выскочил из машины.
— Оскар! — закричал Стен. — Оскар!
Мальчик не откликался.
Вытирая руки о передник, вышла мать.
— Стен? — спросила она удивленно.
На дорожке между клумбами валялся детский велосипед.
— Где Оскар?
— Только что здесь вертелся, — спокойно ответила мать.
— Оскар! — снова закричал Стен, скрываясь за углом дома.
— Бенгт, — говорил Аксель Хольм в своем кабинете, протягивая фотографию молодому помощнику, — вот человек, который сейчас интересует меня больше других. — Это было фото Эрвина Грюне. — Знаком?
— Не припоминаю, — задумчиво тянет Бенгт. — По уголовным мог проходить?
— Скорее по политическим… Называет себя Эрвин Грюне. Немец. Перед самой войной был натурализован. Не исключено, что внедрен. У тебя есть приятели в контрразведке, поспрашивай как бы между прочим…
— Лезем не в свою сферу.
— Ты всегда следуешь приказам начальства? — сухо спросил Аксель.
— Стараюсь.
— А совести?
— Я понял, иснпектор. Можете на меня положиться.
— Торопись. От этого зависит жизнь людей.
Стен Экман и его мать мечутся по пустырю за домом и зовут Оскара. Мальчик как ни в чем не бывало вылезает из оврага.
— Здесь я! — сообщает он и, увидев отца, бросается к нему в объятия: — Папа!
— Быстро в дом, — приказывает отец.
Он накрепко запирает двери. Опускает жалюзи на окнах. Срывает со стены охотничий винчестер.
У входа в театр висит афиша с сообщением о предстоящей премьере «Наташи Ростовой». В витрине среди фотографий артистов — портрет Карин Хольм.
А на сцене и в зале собрались актеры. Они растеряны. Эрвин Грюне сидит на рампе.
