что и у него точно такие же. До самой смерти».
Текстик на польском языке заметно девальвировал содержание куцей биографической справки с дискографией. Качество картинки было хуже трижды переснятой любительской фотокарточки с большим пальцем в верхнем углу. Разочарование понуждало призадуматься, как сеанс «зажимбола» на вечернем сеансе в летнем кинотеатре, — надо это тебе или нет? Тебе в самом деле это нравится, или ты продолжаешь подражать так называемым простым людям, в надежде, что они со временем признают тебя за своего и, если случится несчастье, помогут собирать разлетевшиеся из чемоданчика зубчатые открытки, закрывая глаза на то, что там изображено? По-моему, пора незаметно отдаляться от «охотников за «Кругозорами», раз уж ты, Аким Простота, сблизился с ними столь опрометчиво. А в первую очередь — пошли подальше свою «первую любовь», тем более, она, рано или поздно, там и окажется — с таким-то «нюхом»! С Данченко еще надо работать и работать. Готов ли ты к этому? Подумаешь — ответь.
В конце сентября среди учеников самойловской школы замелькал патологического вида новичок. Звали новенького соответственно — 220. Проанализировав вырезку из «Панорамы», он скрипучим голосом изрек, тыча пальцем в отдел «дискография»:
«Ни хуя! «Sabbath Bloody Sabbath» уже не последний. Последний называется «Sabotage», — и сластолюбиво повторил, растягивая гласные, — Сабата-а-а-аж».
Так оно и было. Редкостный случай, когда Азизян сказал правду.
III
Увидев, что от остановки 36-го к дому приближаются Азизян с Макашовым, Ткаченко помахал им с балкона рукой и пошел открывать дверь. Он ждал гостей к пяти, но они почему-то задержались, а позвонить было нельзя, так как у Ткаченко еще не было телефона. Посуду на столе он расставил заранее, консервы убрал в холодильник. Не обращая внимания на отца, в коридоре возился с кубиками трехлетний ребенок. Детская располагалась справа от входа, свернув за левый угол и миновав совмещенный туалет с кладовкой, человек попадал либо в кухню окнами во двор, либо в «залу» с балконом, откуда видна остановка.
Азизян с Макашовым опоздали из-за того, что, сойдя за пару остановок раньше, возле единственного в новом микрорайоне универсама, долго спорили, кто будет платить за бутылку водки, почти забыв, для чего они сюда приехали и для чего она им нужна. Азизян настаивал, что поллитру должен взять Макашов, поскольку «порошок» добывал он — Азизян, а это главное, без этого — не обойтись. У Азизяна был план.
Зато вычислил Ткаченко более общительный и с виду безобидный Макашов. Азизян (в ту пору у него была кличка Яшико), обработав полученную от партнера информацию, немедленно уличил Ткаченко в еврейском происхождении и заочно стал величать его Винокуром, после того как Макашов, уже побывавший у нового знакомого дома, подробно описал мебель, коллекцию пластинок, аппаратуру, игрушки сына и внешние данные жены. На вопрос — почему именно Винокур, Яшико отвечал сугубо по-своему:
«Тот тоже любит низкосраких».
Водку они, кстати, так и не купили. Вместо нее каждый по отдельности раскошелился на вино, чтобы совсем не отменять операцию. Обе бутылки лежали в портфеле у Азизяна. Предвкушая поживу, он выбрал тот, что просторнее, командировочный портфель Папы Жоры.
Шагая вдоль усаженной молодыми топольками улицы, Яшико учил Макашова жизни:
— Ты мне поедь и покажи этого человека, а я ему расскажу, как надо.
— Как?
— … Раздвигаешь две половинки…
Почуяв любимую тему Азизяна, Макашов расхохотался в «надцатый» раз за сегодняшний день. Первые перлы Яшико родил еще у себя в Старой Части, за «допингом», как он называл ядовитый кофе, который держал строго для себя и прятал в секретере даже от родителей. На сей раз он критиковал Голду Меир:
— Не своим делом занималась! Лучше бы за щеку брала.
— Человек другого уровня, — деликатно возразил товарищу Макашов.
— Когда за щеку берут — все на одном уровне. Ты шо, не знал?!
Начиная с конца зимы, Азизян неотступно требовал от Макашова:
— Ты мне этого человека поедь и покажи… поедь и покажи… Если у него действительно столько «Саббата», мы его угостим чем следует, он отключится — мы выгребаем шо нам надо, а он хай потом бегает и кричит «Караул!» То он уже в другом месте будет кричать! Главное — шоб он отключился… Ты мне его покажи, поедь — и покажи…
За полчаса до высадки, в автобусе, не таком переполненном, как развозящие заводчан «экспрессы», говорилось примерно следующее:
— Благо дело, шо его баба пашет в две смены — у нее свой план, а у меня — план отравления. Благо дело, шо наш маланец полюбляет низкосраких, как и товагищ Винокуг-г-г!!!
— Мы с тобой как два Сальери.
— Шо ви сказали? Моцагт и Сальеги! Ах — да, да, да! Все они там одним мирром мазаны, все они там — голубые… Ну так шо, хто там водку будет брать? У кого там папá начальник цеха? У меня или у… вас, а, не понял?
— Ты уже совсем как Макаревич: «Ты — или я?»
Ткаченко поправил половичок и, услышав, как громыхнул лифт, быстро распахнул дверь:
— Ну вы и хо-о-дите!
— Где ребенок? — с порога спросил Азизян, и тут же повторил вопрос другим голосом. — Где, я говорю, ребенок?!
«Где Руслан?» — широко улыбнулся Макашов.
— Сейчас увидите, — дружелюбно ответил Ткаченко. — А зачем вы брали вино? — покосился он на два флакона. — Я же говорил, что водка есть. Я бы вас не приглашал, если б ее в доме не было.
— Где супруга, мi нэ спрашiваем, — вставил Азизян, старательно причесываясь у зеркала. — Понятное дело, ночная смена… Пахивали, пахивали на почтовом ящике». Там дисциплина — приятно.
— Нормально! А хотелось бы пообщаться, — сиплым басом поддержал Макашов.
— Мойте руки, — немного рассеянно произнес Ткаченко. — А я Руськой займусь.
Макашов с очень гладким лицом и мягкими русыми волосами за столом выглядел степенно и положительно. Ему, как и Азизяну, были к лицу оптические очки в самой простой оправе. Собственно, оба являлись потомственными интеллигентами — Макашов в третьем, Азизян — во втором поколении. А если учитывать старшего брата Коршуна, тогда и Азизян тоже — в третьем.
Похлопав себя по карманам штанов, Яшико сымпровизировал подарок сынишке хозяина дома «… и коллекции», добавил он про себя тем же скрипучим голосом, каким общался с людьми вслух. Он достал из кармана спичечный коробок, пошуршал им, как мексиканский танцор, чтобы привлечь внимание занятого строительством малыша, а когда тот поднял голову, погрозил ему пальцем, мол, спички — не игрушка, картинно высыпал содержимое коробка на ладонь и лишь тогда протянул его Руслану, как конфету: вот тебе, деточка, еще один кубик от дяди… от дяди… Как зовут дядю?.. От дяди Саши.
В нагрудном кармане вылинявшей венгерской рубахи (ее носил еще Коршун) у Яшико лежал второй коробок, спичек в нем тоже не было, а сигареты он продолжал носить в портсигаре, перешедшем к нему от Папы Жоры.
Макашов не курил совсем. Он начинал отпускать усы и бородку, густые волосы расчесывал на прямой пробор. Несмотря на цепочку без крестика, поблескивающую на нежных ключицах за распахнутым воротом, он смотрелся как порочный священнослужитель.
И моложавая мама, и неутомимая курортница-бабушка отмечают и ценят сходство юного Макашова с актером Богатыревым. По-славянски импозантный, ухоженный от природы (такому и мыться не надо) — одно от другого почти неотличимо: то ли перед вами обеспеченный хиппи, то ли молодой обеспеченный
