поразил меня настолько, что я даже не обернулся, чтобы посмотреть, кому он принадлежит и кто это может (а главное — не стесняется) так разговаривать.
«Балка» собиралась на бульваре, в двух шагах, через дорогу от музбакланства. Народу было немного, наименее брезгливые. Место открытое, слева пустырь, впереди громадина — «Кобылзавод», номерное предприятие. Смываться некуда, если нагрянет милиция: «Что тут за уличное сборище? Чем торгуем, молодые люди? Так — все ясно, спекуляция, пройдемте и т. д.» «Понеслась колесница», сказал бы Азизян, в этот раз отсутствующий.
Я пришел без Азизяна, но не один. Со мною был Дымок. Нас познакомил Сермяга, и последнее время мы виделись часто, говорили о политике, а еще больше потешались над разными людьми. Благодаря мне он открыл Азизяна с совершенно другой стороны и вполне искренне увлекся изучением этого монстра. Закончилось все как обычно — вероломнейшей наебаловкой. Азизян применил классический метод: «Сказал — отдам, значит отдам».
Я смотрел на «Кобылзавод», куда меня чуть было не уговорил устроиться Клыкадзе, я разглядывал крыльцо кафе «Отдых», не выйдет ли из него дядюшка Стоунз в не по сезону кроличьей шапке. Кепку клетчатую он куда-то дел, скорее всего потерял, правда, не признался — при каких обстоятельствах. Даже Навоз Смердулакович (умеет Стоунз заклеймить человека) отмечает, что Дядюшка не любит рассказывать о потерях. Куда, например, исчезли с его руки японские часы «Ориент»? Стукнули пьяного по башке, и сняли. Теперь под прокуренным манжетом его чешской сорочки «Шумаван» пусто. Волосяной покров у Дядюшки почти отсутствует.
Напоили и ограбили — допустим. Однако Стоунз скрывал до последнего, как в затянутом детективе, что сделал это некий Кура, а подговорил его отнять у Стоунза слишком солидную для такого бухарика, как он, цацку, не кто иной, а Федир Дупло. Любимый воспитанник Дядюшки вышел из повиновения, почувствовав вкус легких денег, быстро пристрастился к гнилому мясу спекуляции, и совсем потерял совесть. Его, правда, вскоре посадили. Но Стоунзу это он подстроил — Федир Дупло.
Была у Федира, конечно, и другая нормальная малороссийская фамилия, имя и отчество. Это Стоунз, выламывая язык и мозги, обзывал его, как считал смешнее — то «Федир Дупло», а то и вовсе — «Феррапонт Сракадзе». А кривоногий, похожий на носатого румына Федир копил злобу. Случалось, он не выдерживал и обижался. Тогда Стоунз успокаивал его нарочно, чтобы слышали все, повысив голос: «Та шо ты как пацан! Среди солидных людей ты проходишь дажене как Феррапонт, а уже как Фер-ра-пон-ти-ус»! И посмеивался своим жаберным смехом: «Их-их-их». Рано или поздно все мы замечали, что незаметно разучились смеяться иначе, чем Стоунз.
Разумеется, Федир, обитатель полуподвальной квартиры, где, подчеркивал Стоунз, из книг стоят только «Тихий Дон» с «Поднятой целиной», не мог простить своему учителю жизни подобных издевательств. А месть «юного друга» или пригретой вами малолетки всегда непропорциональна и неожиданна.
Дождливым вечером на подмокшую кроличью шапку Стоунза, образно говоря, опустился злодейский кулак. Кулак беспощадного К
Ведь чем наиболее памятны для советского болвана 70-е годы? Семидесятые прежде всего — это снятые очки (зачем напялил и поперся в темных очках на вечерний проспект?), отнятые пластинки, вырванные с мясом значки американского типа (мы тебя научим любить «Слейд» более целомудренно), джинсы, спущенные с жертвы, рухнувшей от страха и удара в челюсть (не покупай пропитанную мочой дерюгу по цене пушнины), взятый у вас в кредит блок «Мальборо» (хотя бы окурки верните, сволочи), или плакат мало кому нужных «Роллинг Стоунз», вместо которого на тебя смотрит унылая абстракция пустой стены. Почти у каждого ротозея в 70-е годы что-то отнимали, почти каждоому потом навязывали, подсовывали что-то не то, за явно не ту цену.
Местная мифология создавала смехотворные фетиши, буквального из чорт знает чего, а вместо жертвоприношений, не знающие радостей зомби волокли к алтарям городских «толчков» и «балок» свои денежки, прикопленные заранее, как снотворное у самоубийцы.
Кто-то может возразить, мол, срок давности вышел! Это уже никому не интересно! Тем более — Федир Дупло не депортировал крымских татар и не арестовывал Параджанова. То есть не сделал ничего незабываемого, вошедшего в официальную историю страны и мира. Ну кто сейчас-то станет злорадствовать или сочувствовать в связи с тем, что у какого-то Стоунза отняли часы? Столько лет прошло…
Стоунз порозовел и с улыбкой подхватил: «Сколько лет прошло, не могу забыть мужество солдатское и волю…» После чего мне стало ясно, что он давно отгрустил по тем пижонским часикам, отнятым у него Федиром Дупло в виде компенсации за юные годы, проведенные под гипнозом Стоунза.
Мой новый приятель Дымок тоже слыл гангстером, и его кличка была в числе тех имен и кличек, что любит повторять падкая на дурную славу молодежь. Говорил он медленно, мало и негромко, хотя голос у него был запоминающийся:
— Дядя, вы не туда смотрите.
(Я все следил за «Отдыхом», а Стоунз не появлялся.)
— Здесь вот уже час разгуливает один молодой человек, и я за ним наблюдаю, потому что он говорит голосом…
Дымок помедлил, и спокойно с расстановкой произнес:
— … пресыщенного пассивного педераста.
Жалко Азизян этого не видит. Я медленно обернулся.
— Значит, мне не померещилось, Леша? Дело в том, что и я сегодня слышал этот голос…
Пожалуй, в нашем городе так манерно разговаривают только Муз
— А что ему здесь нужно?
— Вон он, — Демешко (Он же Дымок) незаметно указал в сторону обложкой диска, зажатого под мышкой.
Оттуда (с обложки) скалился простоволосый американец.
— Кто? — я сразу не сообразил.
— Тот пидорас, — тихо, со скрипом процедил Дымок.
Опустив взгляд, я сделал несколько шагов в указанном направлении. Стал, подняв голову, и делаю вид, будто закуриваю. В этом самое время обладатель уникального голоса, кому-то возражая, отчетливо, без смеха проскандировал:
«Хо-хо-хо. Как говорят в Одессе, не делайте мне смешно!»
Сколько же ему лет, тотчас изумился я. Вернее, сколько надо тренироваться, чтобы выучиться говорить с таким жеманством, так искусственно и нахально? Мы, вообще, где с вами находимся? На советской Украине, или мы попали в Древний Египет?
День солнечный и пыльный, но куртку снимать рановато, апрельский ветерок — коварная штука. А у обладателя голоса волосатые плечи и руки какого-то библейского охотника. Сквозь фиолетовую мережную майку виден волосатый хребет. Волосы пышные, блестящие, курчавые. Может быть, араб или чилиец? Вокруг полно общежитий. Обойти спереди и заглянуть ему в лицо я не решаюсь. Правда, уже отметил — череп с плоской макушкой. С одобрения Дядюшки Стоунза такую форму головы мы именуем «минетное темечко».
На голом волосатом плече этого юноши висела вязаная, с бисером сумка-кисá. Скорее всего — самодельная, слишком патологичная по виду. Не прекращая разговаривать, он запустил в нее руку и достал стариковскую капроновую фляжку: «Хо-хо. Простая водичка».
Откинув голову, он промочил горло, и я увидел его профиль — не то горного пастуха, не то сильвана из балетной массовки.
— Дымок, ты был прав, надо обязательно свести с Азизяном! Они созданы друг для друга… — от волнения я не смог подобрать точное сравнение, — как… как дуэт фигуристов! Этот — в папахе, у Азизяна его «аэродром». Музыка, если ты не против, что-нибудь из быстрого Блэкмора. А в роли спортивного комментатора, естественно, Стоунз.
— И в Москву, на Олимпиаду.
