После такого заявления синьор без звука отмуслил им полсотни, и приятели с чувством выполненного долга удалились по виа Джуббонари. Они быстро шагали по направлению к Кампо-дей-Фьори и пикировались на ходу.
— Ты, что ль, мужик? — мрачно вопрошал Альдуччо.
— А то? — кипятился Задира, яростно жестикулируя. — Может, ты деньги надыбал?
— Подумаешь! — фыркнул Альдуччо.
— Ах, подумаешь! Я деньги стреляю, а он целку из себя корчит! — Задира вдруг сложил пальцы в известную всем комбинацию и подсунул ее под нос Альдуччо. — Кретин!
В этот момент на пути им попалась закусочная, и Задира, не долго думая, ввалился туда. Они взяли по жаркому и, выйдя на улицу, снова почувствовали себя в форме. Дойдя до Кампо-дей-Фьори, Альдуччо вскинул голову и ткнул Задиру в бок, указывая слегка осоловелым, но не утратившим лукавства взглядом на типа, шагавшего впереди.
— Прищучим! — воодушевился Задира.
То убыстряя, то замедляя шаг, прохожий свернул налево на Кампо-дей-Фьори, пробрался сквозь ребячью ватагу, игравшую в тряпичный мяч на мокрой площади, и на миг остановился под дырявым навесом писсуара, оглядываясь по сторонам. Задира и Альдуччо внимательно его разглядывали: низкорослый субчик, но прикинутый — в красивой рубахе и дорогих сандалетах. Без особой уверенности он двинулся к пьяцца Фарнезе, а затем почему-то вернулся на Кампо-дей-Фьори по темному переулку — и так раза два-три. Все кружил и кружил по темным улицам, как мышь, угодившая в таз.
— Ну, — спросил Задира, — что делать будем?
— А ты чего надумал? — откликнулся Кудрявый, переводя взгляд с Задиры на Альдуччо.
— Дай-ка прикурить, — попросил Задира и придвинулся к нему с зажатой в зубах сигаретой.
Кудрявый сидел на парапете набережной, свесив одну ногу, а другую, согнутую, прижав к груди, и таким образом заметно возвышался над Задирой и остальными. Протягивая Задире сигарету, он лишь слегка опустил веки, а сам на миллиметр не сдвинулся.
— У тебя, может, свидание? — поинтересовался Задира.
— Да какое там свидание!
— Брось мозги-то полоскать! — с оттенком зависти заметил Задира. — Знаю я тебя, вы ведь с Альдуччо одного поля ягоды!
Тогда Кудрявый нарочно раздвинул пошире ноги и плотоядно улыбнулся.
— Неужто мы с тобой одной крови? — проронил он, оборачиваясь к двоюродному.
Альдуччо ухмыльнулся и поднес палец к губам.
— Тс-с!
— Ой, что это я? — вдруг опомнился Задира и тут же принял непринужденно-светский тон: — Разрешите представить вам моего друга.
Кудрявый неохотно высвободил правую руку, чтобы подать ее новому знакомому. Тот откликнулся с благовоспитанной улыбочкой:
— Очень, очень приятно!
В его вкрадчивом голосе явственно слышалось, какого рода приятности ожидает он от этого знакомства. От источника его вожделений, который до сих пор сидел на парапете с невозмутимым спокойствием канатоходца, не укрылись ни оттенок этого голоса, ни значение сопровождавших его взглядов.
— Чего пялишься? — мгновенно вскинулся Кудрявый.
Педик сконфуженно и в то же время вызывающе улыбнулся, широко раскрывая синюшную пасть, где, точно змеиное жало, двигался язык. Затем приложил руку к груди и нервно натянул расстегнутый ворот рубахи, как будто он мог защитить его от ночной прохлады или от холода в глазах Кудрявого.
— Ага, губы-то раскатал уже? — засмеялся Задира.
— Скажешь тоже! — повел плечами тот.
Альдуччо, видя, что никто на него не обращает внимания, медленно закипал от гнева.
— Ну мы идем или нет? — наконец сорвался он на крик.
— Куда идем? — томно протянул голубой.
— Да сюда, к реке же!
(Разговор происходил на набережной Тибра между Понте-Систо и Понте-Гарибальди.)
— Спятил, красавчик? — Голубой выпятил нижнюю губу.
— А чего? — не унимался Альдуччо. — Спустились по лестнице, под мост — всего и делов-то.
— Нет-нет, ни за что! — Педик замахал руками, затряс головой и скорчил брезгливую мину.
— Ну почему, почему? — надрывался, войдя в раж, Альдуччо. — Лучше места не найти, чтоб я сдох! Что нам, полчаса, что ль, конопатиться? Две минуты — и ага! Сделаем вид, будто по нужде, да кому и надо — туда никто ни в жизнь не заглянет!
Голубой, казалось, и не слушал; глаза его лихорадочно перебегали с лица Кудрявого на то самое его место. Однако, дождавшись паузы в речи Альдо, он сказал как отрезал:
— Нет, я туда не пойду! — А затем снова разулыбался, одарив Кудрявого томным взглядом.
— Застрелиться, где вы такого урода откопали? — небрежно бросил Кудрявый.
Альдуччо опять пошел в атаку:
— Ну что, так и будем сидеть?
— И правда, петушок, — подхватил Задира, — все равно одним кончится — чего время-то зря терять?
Педрила снова потеребил ворот рубахи на тщедушной шее (ему было уже к пятидесяти, но он корчил из себя двадцатилетнего) и наконец смилостивился:
— Так и быть, пойдемте.
— Ну да, на словах ты храбрый, а сам с места не трогаешься! — наскакивал на него Альдуччо.
Между Понте-Систо и Понте-Гарибальди и впрямь, кроме них четверых, не было ни души. Кудрявый припомнил, что творилось на этом месте сразу после войны, когда он еще сопляк был: мальчишки, готовые продаться первому встречному, буквально облепляли парапет, а вокруг так и шныряли педики — плешивые, крашеные, совсем зеленые или уже в возрасте, но все, как один, безумные — наплевать им на людей, что проходили или проезжали мимо на кольцевом трамвае. Не обращая ни на кого внимания, голубые устраивали тут настоящий карнавал: приплясывали, распевали песни, перекликались:
— Ванда! Болеро! Железка! Мидинетка!
Завидят друг друга издали, подбегут — и давай целоваться, аккуратно, в щечку, как женщины, что боятся попортить макияж; а потом начинают выдрючиваться перед парнями, угрюмо глядящими на них с парапета: кто исполнит классическое балетное па, кто спляшет канкан, кто изольет всю душу в надсадном крике:
— Свобода! Мы свободны!
Между делом то одна, то другая парочка спускалась вниз по лестнице и, не боясь нареканий со стороны прохожих, делала под мостом свое дело среди грязных лужиц и обрывков бумаги. Правда, изредка патруль проедет на мотоцикле тогда спасайся кто может, — и опять все тихо.
— Поехали лучше со мной, — объявил Кудрявый, повинуясь порыву, навеянному ностальгическими воспоминаниями, — уж я вам такое местечко покажу!
Лицо голубого застыло в улыбчивой маске, он что-то пропищал, пробубнил и огляделся по сторонам, чувствуя себя королем, который перед походом ослепляет приближенных сиянием своих доспехов, или старлеткой с голыми плечами, чудом попавшей на обложку журнала. Чисто женским движением он отбросил со лба волосы и подался вперед, готовый всюду следовать за Кудрявым.
Кудрявый повел их к сорок четвертому трамваю и привез в квартал своего детства. Они сошли на пьяцца Оттавилла, которая, когда Кудрявый жил в том районе, считалась пригородом, свернули налево по улице, которой прежде и вовсе не было, а была лишь тропка среди лугов, кое-где поросшая тростником и обрамленная ивами трехметровой высоты, — теперь на их месте выросли дома и строились новые.
— Спустимся пониже, — предложил Кудрявый.
Они спустились, миновали последние стройки и вышли в проулок, ведущий к Донна Олимпия; но
