скот, и денежки из него хрен вытянешь! Не хватало и сегодня остаться с фигой в кармане!
С этими словами он сиганул вниз головой, не обращая внимания на Мариуччо, который уже успокоился и вопил ему вслед:
— А Бывалый тоже грозится реку переплыть.
— Заткнись, дурак! — рявкнул на него Бывалый.
Вместо того, чтобы выполнить обещанное, он задумался об услышанном от Кудрявого. Но вскоре выбросил из головы непонятные новости и стал по примеру братьев наблюдать за тем, как Кудрявый плещется на середине реки. Затем подошел к краю воды, где Оборванец и Мариуччо любовались курбетами Кудрявого, и тихо бросил им:
— Пора нам домой идти, не то мамка там небось слезами обливается.
Сказал и снова уставился на Кудрявого, который устроил в воде целое представление. Руками плещет, вздымая столбы пенных брызг, то уйдет с головой под воду — один зад торчит и лапы, как у гусыни, — то вытянется на воде брюхом кверху и распевает во все горло. Наконец он сделал резкий разворот и поплыл обратно к трамплину; вскарабкался на него, встряхнулся, как пес, и, важничая перед малышами, глядевшими на него во все глаза, снова нырнул, раскинув руки, как птица.
Через минуту вынырнул и, не оборачиваясь, широкими саженками поплыл к другому берегу. Тогда Бывалый решил тоже показать класс: меся грязь под ногами, он зашел в воду по грудь и быстро-быстро поплыл по-собачьи.
— Что, Бывалый, переплывешь? — взволнованно кричали ему вслед Мариуччо и Оборванец.
Но он их не слышал, да и не мог слышать, потому что изо всех сил догонял Кудрявого, вытягивая из воды подбородок и крепко сжав зубы, чтобы не нахлебаться.
Вот он миновал быстрину, которая на несколько метров увлекла его вниз по течению, затем, проворно перебирая руками под водой и свернув голову набок, одолел оставшуюся половину реки. Кудрявый уже достиг другого берега, перебрался через белопенную полосу кислотных отходов и тут же вновь бросился в воду. На сей раз он доплыл до противоположного берега буквально в несколько гребков. А когда вылез, разлегся навзничь под трамплином и снова затянул песню; при этом руками и ногами делал гимнастику, чтоб обсохнуть побыстрей. Солнце припекало, стоя в зените, воздух вокруг фабрики отбеливателей накалился и обжигал вдали, с полей и с дороги, на которой уже смолк грохот колонны танков, наплывала полуденная тишина. За несколько минут Кудрявый не только высох, но и взмок от пота.
Бывалый же остался один на другом берегу. Он присел у стока фабричных отходов в подбитую белой пеной грязь. Наверху, у него за спиной, как адский оползень, поднимался, щетинясь кустарником, откос с фабричной оградой, из-за которой высовывались крашенные зеленым и коричневым баки — целый лес металлических резервуаров; под ослепительным солнцем они казались почти черными.
Мариуччо и Оборванец не сводили глаз с брата, а тот скрючился на противоположном берегу, как бедуин в пустыне.
— Эй, Бывалый, а обратно как же? — тоненьким голоском крикнул Мариуччо, крепко прижимая к груди одежду старшего брата.
— Ща, обождите, — отозвался Бывалый, не повышая голоса и не поднимая головы от колен.
Кудрявый уже начал одеваться: неторопливо рассматривал на свет дырявые носки — как бы наизнанку не напялить.
— Пойду скажу карабинерам, что вы здесь! — крикнул он Бывалому, уже собираясь уходить.
— И отцу вашему доложу непременно!
Удалялся он все в том же благодушном расположении духа и на сей раз ограничился тем, что погрозил кулаком соплякам, которые настороженно смотрели на него снизу. Но что-то вдруг заставило его обратить взор к другому берегу, к ограде фабрики и к еле заметному наверху среди оцинкованных цилиндров окошку, в котором мелькнула фигурка дочери сторожа. Она протирала стекло.
— Эй, милашка! — задиристым тоном окликнул ее Кудрявый.
Он сделал несколько шагов по направлению к мосту, потом передумал и обернулся. Девушка наверху усердно начищала стекла: они уже блестели, как солнце, в раскаленном воздухе.
— Посижу еще тут, пусть все катятся к чертовой матери! — сказал сам себе Кудрявый и уселся меж колючего кустарника и зарослей крапивы — так, чтобы его не видели ни трое ребятишек на берегу, ни народ, проходящий через Тибуртино; впрочем, в этот час все равно тут ни души — дураков нет, чтобы по этакому солнцепеку ходить. Временами до него доносился гул машин и глухой, далекий рокот продвигавшихся рывками танков.
Спрятавшись в кустах, он снова стянул брюки, убедив себя, что надо еще немного подсушить плавки, и начал подавать знаки девчонке в окне фабрики — вдруг заметит?
— Ты скоро, а, Бывалый? — не унимался на берегу Мариуччо.
Бывалый долго не отвечал на его призывы, но вдруг рывком поднялся и бросился в воду. Доплыл до быстрины и тут же повернул назад. Опять вылез на берег и уселся, нахохлившись, под самой фабричной оградой.
— Бывалый, ты что, не вернешься? — все кричал Мариуччо.
— Посижу еще чуток, — сказал Бывалый. — Уж больно тут хорошо!
— Давай, плыви, хватит! — настаивал младший: от крика у него жилы на шее вздулись.
Оборванец тоже начал звать брата, а Верный поддерживал их громким лаем и прыгал вокруг них, но морда его была все время повернута к противоположному берегу.
Бывалый встал, сладко потянулся. что было на него не похоже, и крикнул:
— До тридцати сосчитаю и поплыву!
Он замер, считая про себя, потом задумчиво прищурился на воду, глаза его горели под аккуратно причесанным черным чубом, — и наконец плюхнулся пузом в воду. Достиг быстрины, где река делала излучину у фабрики, сворачивая к Тибуртино. Но течение в этом месте было слишком сильным и все время отбрасывало его назад, к тому берегу. Когда сюда плыл. Бывалый легко с ним справился, но возвращаться обратно — совсем другое дело, тем более, если только по-собачьи плаваешь. Словом, течение, удерживая Бывалого на середине реки, начало мало-помалу сносить его к мосту.
— Давай, Бывалый! — надрывались под трамплином братья, не понимая, почему он никак не сдвинется с места. — Давай быстрей, а то мы пошли!
Но ему не удавалось пересечь эту бурливую полосу, полную опилок и отбросов нефти, словно бы шедшую наперекор желтым водам реки. Он беспомощно барахтался в ней, а если и продвигался, то лишь в направлении моста. Оборванец и Мариуччо, спрыгнув с откоса, вместе со щенком помчались по берегу, застревая в грязи, где на своих двоих, а где и на четвереньках, вслед Бывалому, которого все неудержимей несло к мосту. Кудрявый, продолжая заигрывать с девицей, что по-прежнему надраивала стекла, увидал, как двое ребят и щенок промчались мимо него. Ребятишки испуганно вопили, а Бывалый на середине реки все так же неумело перебирал руками. Кудрявый поднялся, как есть голышом, сделал несколько шагов к берегу, не обращая внимания на колючки под ногами, и остановился, приглядываясь к тому, что происходило у него на глазах. Сперва не понял — решил, мол, дурачатся, но потом вдруг припустил бегом к откосу, соскользнул вниз, умом понимая, что помочь не в силах: нырять под мостом может лишь, тот, кому жить надоело, — с таким течением даже ему не справиться. И он остановился у самой воды, бледный как смерть. Бывалый, бедняга, уже и барахтаться перестал, лишь беспорядочно взмахивал руками, однако ни разу не позвал на помощь. Голова его то скрывалась под водой, то снова показывалась, уже на несколько метров дальше. Наконец, когда он уже был у моста, где течение, пенясь, разбивалось об опоры, черный чуб в последний раз мелькнул на поверхности и скрылся. Криков так никто и не услышал.
Дрожащими руками Кудрявый кое-как натянул штаны (про окошко фабрики он и думать забыл) и немного постоял, не зная, что делать дальше. От моста доносились вопли Оборванца и Мариуччо, который все прижимал к себе одежду Бывалого. Немного погодя, они поплели вверх по откосу, цепляясь руками за кустарник.
— Пойду-ка я, пожалуй, — чуть не плача, сказал себе Кудрявый и быстро двинулся по тропке к Тибуртино.
Он почти бежал, чтобы поспеть к мосту раньше ребятишек, и думал: а ведь я любил его, голоштанника! Оскальзываясь и цепляясь за кустарник, он вскарабкался по откосу на поросшую
