знать!
— Да куда торопиться-то? — лениво откликается Рокко.
Надя шипит, как змея, уголки губ обиженно опускаются, а глаза от ярости меняют цвет на землисто- серый, как у хронических сердечников.
— Или расхотел? — Она так и сверлит взглядом Альваро.
— Да нет, отчего ж? — пожимает плечами тот.
— Ну так пошли, чего ждать? — Надя яростно выплевывает слова из ярко накрашенных губ, напоминающих адово пламя.
Лицо Альваро расплывается в добродушной усмешке.
— Глянь-ка, неймется ей нынче! Поостынь уже, не маленькая.
— Да пошел ты, сучонок! — шипит она и разражается грязной бранью.
— Ну так и быть, уважим ее, — снисходит Рокко и подмигивает другу. — Да ты не боись, мы не подкачаем!
— И Кудрявый тоже, — добавляет Альваро. — Не гляди, что сопляк, по этой части он кому хошь сто очков вперед даст!
Кудрявый и ухом не ведет — лежит себе на песке, раскинув ноги, будто не о нем речь. На голове — тоже соломенная шляпа, из-под которой выбиваются тугие, непокорные завитки.
— Ладно, пошли, — решается Альваро и кивает на сарай-развалюху вдали.
Надя прячет радость под маской брезгливого равнодушия, упирается руками в песок и, отклячив зад, полегоньку приподнимает свои жирные телеса.
— Стойте! — командует Альваро. — Я первый!
В мгновение ока он скрылся за топчанами, зонтиками и грудой человеческих тел. Немного погодя следом потащилась и Надя, загребая босыми ногами раскаленный песок.
Кудрявый и Рокко остались на берегу ждать своей очереди. Рокко вытянулся, закинул руки за голову; выражение лица, как всегда, дурашливое. Кудрявому немного странно, что ни Рокко, ни Альваро за весь день и словом не обмолвились о том, чтобы искупаться: им только и дела, что пялиться на девиц, стаями налетевших из Затиберья и Прати, из Маранеллы и Куартиччоло, Наконец он набрался храбрости и спросил:
— Рокко, ты плавать-то умеешь?
— Спрашиваешь! — нимало не смутясь, ответил тот. — Да я как рыба плаваю!
— Ну так пошли, окунемся, все равно пока делать нечего.
— Не, я не пойду. — Рокко сладко зевнул. — Сам ступай, коли охота.
— А я пойду, — в тон ему отозвался Кудрявый, сбросил сомбреро и потрусил к воде.
Но у берега он долго раздумывал — пробовал воду то одним мыском, то другим, затем вошел по колено, всякий раз отпрыгивая от набегавшей волны, будто она давала ему пинка под зад. В море было тесно от купающихся, меж людских голов ритмично покачивалась лодка. Наконец он набрал в легкие воздуху и нырнул, как утка. Но не поплыл, а только лязгал зубами по шейку в воде и смотрел, как мальчишки забираются на корму лодки и ныряют оттуда вниз головой. Когда он вылез из воды, Рокко и Альваро уже освободились. Настала его очередь, но он медлил — нахлобучил шляпу и растянулся на песке. Тогда Альваро пощелкал челюстями и обратился к нему:
— Эй, Кудрявый, пока не ушел, может, угостишь нас чем-нибудь?.. Да нет, если не хочешь, то… Но ведь у нас едва-едва денег наберется на кабинку да на проезд.
— Это пожалуйста.
Кудрявый, сбегал в кабинку, достал из носка одну бумажку, и выглянув, помахал ею приятелям.
Те встали и вместе с ним направились в бар пить кока-колу.
Солнце клонилось к закату, а народу на пляже только прибавилось. Море сверкало, точно клинок в людском муравейнике. Кабинки полнились криками, под душ залезали сразу вдесятером, будто муравьи, облепившие скелет. Оркестр наяривал вовсю, ему вторил фонограф Марекьяро.
— Ну, Кудрявый, — сказал немного погодя Альваро, — давай.
Кудрявый тут же вскочил, и все засмеялись, видя его готовность — даже Надя, которая уселась за столик и слегка оттаяла.
— Только заплати сперва, — добродушно заметил Альваро, считая неуместным насмехаться над приятелем.
— Ой, позабыл совсем, — смешался Кудрявый и хохотнул, хотя в душе ему было не до смеха.
Он расплатился и, подражая Альваро, первым пошел в сарай.
Воздух и песок понемногу остывали, зато старая хибара накалилась, как жаровня. От одежды воняло потом, особенно от носков, но к нему примешивался приятный запах соли и брильянтина. Кудрявый уже успел возбудиться, когда в дверь поскреблась Надя. Сперва протиснула внутрь плечи, потом втянула мощный, на зависть всему Риму, зад. Кудрявый стоял в своем дурацком сомбреро и пялился на нее. Она расстегнула лифчик, стянула трусики с потного тела. Кудрявый, видя это, тоже выскользнул из плавок.
— Ну, пошевеливайся! — вполголоса приказала Надя.
И пока они занимались своим делом, женщина крепко-накрепко сжала грудями его голову, одной рукой сняла носок, висевший на гвозде, вытащила пачку денег и незаметно опустила к себе в сумку.
Кудрявый живет в помещении начальной школы Джорджо Франчески. Если идти от Понте-Бьянко, справа от дороги поднимается откос, на котором теснятся дома Монтверде-Веккьо, а слева в небольшой долине расположился Железобетон, и через него как раз можно выйти на виа Донна Олимпия (еще ее называют Граттачели). Первый дом от угла и есть начальная школа. На обшарпанном асфальте стоит еще более обшарпанное здание с белыми квадратными колоннами и башенками по углам. Кого только не перебывало в этой школе за последние годы: и немцы, и канадцы, и эвакуированные, и выселенные. В числе последних семья Кудрявого.
Семья Марчелло тоже на Граттачели живет, только чуть подальше, в одном из высоченных зданий, окна которых выходят на улицу и во двор, на север и на юг, под палящее солнце и на теневую сторону. Из множества окон одни закрыты, другие распахнуты настежь, одни пусты, другие увешаны сохнущим бельем; одни безмолвствуют, другие звенят женской руганью и детским плачем. А вокруг зеленеют луга в окружении холмов, и туда сбегаются играть полуголые, слюнявые дети.
В воскресенье от этих сопляков спасу нет. Ребята постарше ездят в Рим развлекаться, а разживутся деньжатами, так можно и в Остию сгонять по примеру Кудрявого, — живут же некоторые! А бедняга Марчелло без гроша за душой подыхай со скуки на Донна Олимпия! Слоняйся, засунув руки в карманы, по дворам Граттачели, от нечего делать учи восьмилеток играть в ландскнехт. Впрочем, у мелюзги терпения нет на серьезные игры: сорвались, побежали играть в индейцев на Монте-ди-Сплендоре. И остался Марчелло один-одинешенек под жгучим солнцем. Подумав, он пересек улицу, с маху перепрыгнул четыре выщербленные ступеньки и повернул к правой школьной лестнице. Семья Кудрявого расположилась не в классных комнатах — все классные комнаты до них расхватали, — а в коридоре, который теперь разделили перегородками на клетушки, оставив для прохода лишь узкое пространство вдоль окон, выходящих во внутренний двор. По этому двору и бежал сейчас Марчелло. В так называемых комнатах теснились неубранные койки и лежанки — до уборки ли с таким количеством детей, ведь у женщин только после обеда и выдается минутка-другая посудачить!.. Кругом расшатанные столы, ободранные стулья, печки-буржуйки, ящики, швейные машинки, развешанное на веревках детское белье. В этот час в школе почти совсем безлюдно: ребятишки разбежались кто куда, старики сидят в остерии, в погребках Граттачели, разве что старух застанешь дома.
— Синьора Аделе? — крикнул Марчелло, пробираясь вдоль окон. — А, синьора Аделе?
— Чего тебе? — отозвался сердитый женский голос из-за перегородки.
Марчелло просунул голову в дверь.
— Синьора Аделе, сын ваш не вернулся?
— Нет! — раздраженно буркнула синьора Аделе, поскольку Марчелло уже в третий раз спрашивал про ее сына.
Вся взмокшая от духоты, она сидела, едва поместив на ветхом стуле свой объемистый зад, и причесывалась перед зеркальцем, прислоненным к швейной машинке. Пережженные перманентом кудри спускались ей на лоб, и она яростно их чесала: так безбожно драть волосы могут себе позволить только
