Они натянули одеяло на корыто.
— Давно бы так.
— Да, заверни край — готово дело!
Давно ли он вышел из спальни? Старик провел рукой по лицу и испугался неожиданного холода своей ладони.
— Отличный парнюга.
— Да.
Голос мясника всегда звучал хрипло, когда он бывал пьян.
— Но тяжел, ты не находишь? Как ты думаешь, сколько в нем кило?
— Понятия не имею.
— Ну примерно?
— Не могу сказать, я же его не взвешивал.
— И сколько он нам принесет?
Мясник поднял руку и ткнул пальцем в сторону лавки.
— Кто же может это сказать заранее?
Оба рассмеялись.
Старик закрыл глаза, теперь он видел широкий конус света, скользивший по полю, обнесенному колючей проволокой. Поле находилось на опушке леса и вдавалось в него выступающим клином, голые деревья стояли, покрытые шапками снега. На первый взгляд поле казалось совершенно пустым, но, когда глаза привыкли к темноте, на нем можно было различить низкий холм и ложбину и спящих людей, нашедших в ней укрытие.
Это был фантастически худой человек, он поднялся и побежал, луч прожектора двинулся за ним, ощупывая колючую проволоку заграждения. По ту сторону его стояли деревья с белыми стволами — березы. Старик знал, что это были единственные деревья, с которых пленные еще не ободрали кору, чтобы съесть. Худой человек просунул руки сквозь колючую проволоку, обнял ствол, луч света качнулся и накрыл человека, невидимой силой оторвав его от дерева. Что-то ударило старика по ушам. Выстрелы. Стреляли откуда-то сверху. Деревья вздрогнули, роняя снег. Было слышно, как от стволов отлетают щепки. Человек повис на проволоке.
Этого он не знал, а знал лишь, что стрелял не он, хотя вполне мог быть на месте стрелявшего.
Зато он узнал лицо.
Мужчины исчезли в подвале. Ванна скользила и с силой билась о стены и ступени лестницы, были слышны раздраженные ругательства обоих, потерявших из-за тяжести ноши контроль над собой. Потом они поднялись наверх, и один из них, хозяин гостиницы, как показалось старику, запер подвал.
Он ощупью спустился ниже, услышал их медленно удалявшиеся шаги и почувствовал, как в нем поднимаются два устремления, словно несовместимые цвета, словно условия освещения, исключающие друг друга. «Он — один из них, и я должен его спасти».
Он остановился у подножия лестницы, в узком, как кишка, помещении с тремя дверями, освещенном голой электрической лампочкой. У него было странное ощущение, что в первый момент он стремительно рванулся вперед, а потом невыносимо медленно пополз.
На доске объявлений висела карта квартала, обрамленная рекламными листовками расположенных поблизости магазинов, расписание уборки лестницы и обрывки старых объявлений, на одном из которых можно было разобрать буквы «…ждение».
Рядом погнутые коричневые почтовые ящики. Его ящик уже давно никто не открывал. Въехав в дом, он приклеил бумажку со своей фамилией поверх дешевого пластикового щитка с отштампованным именем прежнего владельца, и если провести по бумажке рукой, то явственно ощущались выпукло-рельефные буквы: МЮЛЛЕР.
Он включил свет и, обернувшись, заметил пятно крови — почковидную, уже потемневшую лужицу у подвальной двери.
Сердце бешено и громко застучало. Старик даже удивился: разве может сердце так громко стучать? Капот машины был теплым, когда старик оперся об него рукой, возвращаясь домой ранним вечером, но трудно было решить, нагрелся капот из-за работы мотора или жесть накалилась от жаркого солнца.
Что хотел сказать мальчик своим постоянным «ай, ай», какой смысл был в том, что маленький Дёрр подкарауливал утром в саду дочь хозяина гостиницы и не было ли здесь еще человека с кисточкой для клея?
Он почувствовал, что губы его шевелятся. Он беспрерывно повторял эти вопросы, беззвучно, лишь шевеля губами. Может быть, губы просто дрожали, дрожали все сильнее и сильнее, а все те вопросы он отчетливо видел теперь перед собой в форме вопросительных знаков, кружащихся все быстрее и быстрее, как штанги карусели. Ответы представлялись старику, как лица, пролетавшие мимо и мельком улыбавшиеся ему, лица, в которых не было ничего примечательного, а выражения были неуловимыми. Как хотелось старику поймать хоть одно из них, поймать, чтобы удержать и сохранить.
Зеленый автомобиль.
Естественно, и плакат с изображением разыскиваемого. Не портрет ли это незнакомца? Может быть, ему уже устроили засаду? В любом случае он уже видел на улице такие плакаты, вот только где?
«Ай-ай», — произнес он, заикаясь. Зеленый автомобиль. Полиция. В углу рта скапливалась слюна, высыхавшая от дыхания.
Да, зеленое крыло автомобиля, он видел его сегодня, такое же зеленое, как полицейская машина. Но разве полиция не вездесуща, разве она не раздавала листовки пешеходам, владельцам лавок, а может быть, даже и мяснику с хозяином гостиницы?
Зеленый автомобиль стоял на перекрестке улицы и переулка, перекрыв дорогу белой машине и трамваю. Что-то кричали люди. Трамвай отчаянно звенел, но старик не пошел дальше, он вдруг ощутил волчий голод — сейчас он закроет, наконец, окно на кухне и накроет стол — как всегда. Правда, сверху, из окна, он не сможет так хорошо рассмотреть, что происходит.
Теперь он стоял на улице, оказавшись здесь быстро, как во сне. Но это был не сон, а что-то совсем другое. Что же это было? Бодрствование, помрачение, пробуждение? Куда оно его приведет?
Он вышел из арки; дождь перестал. Издали, словно за пеленой тумана, он различил пятна света. Лавка мясника находилась между плотиной и улицей Старый Редельгейм.
Он подошел ближе. Но на створке окна ничего не оказалось — лишь обрывки приклеенных когда-то на стекло бумажек.
Синее ночное освещение делало все предметы в магазине крупнее, массивнее, внушительнее — большие весы, колоду для рубки мяса, застекленный прилавок, который теперь, ночью, был пуст, если не считать пары смятых салфеток, булочек, служивших для украшения, и сложенных стопкой ценников.
Было видно, что булочки присыпаны маком и кунжутом и сложены в виде автомобильного колеса; если долго смотреть на него, то колесо это начинало вращаться.
«Русский хлеб, — пробормотал он, — состоит из грубой ржаной муки, но только наполовину; остальное — сахарная свекла, отруби, листва».
Нет, на стекле ничего не было, но вот на полу… Он склонил голову набок, прижался лицом к створке и присмотрелся. Да, вот он, плакат, о котором он думал. Старик тут же живо его вообразил и даже смог прочесть стоявшие под портретами буквы. Разыскиваются террористы.
Двенадцать фотографий — восемь женщин и четверо мужчин. Один мужчина с усами, это не он, слишком худ, и нос не тот. Другой — в очках, очень толстый, и еще один с жидкими соломенными волосами, сквозь которые явственно просвечивала лысина. А что на последнем портрете? Да, это, должно быть, он,
