Маленький человечек пожал плечами и безрадостно рассмеялся.
— Или как это у вас?
— Не знаю.
— Что значит — не знаю?
Лапища мясника сокрушительно падает на плечо низкорослого.
— У вас в Португалии что, нет дверей? Подвальных дверей?
— Ясно.
Мясник опустил руку немного ниже и похлопал парня, которого звали Пинто, по руке.
— Ясно. У нас в саду, но у входа в дом.
— Ты хочешь сказать — в сарай.
— Да, у подвала.
— Нет, это сарай. Подвал внизу.
— Сколько петель?
— Командир, ты о чем?
— Дверь сарая.
— Две.
— Правильно. Возьми большие петли.
Хозяин гостиницы и мясник прошли мимо дома к забору, в ту часть домовладения, которая была ему сверху не видна. Они вернулись с кипой досок. Длинных досок, они несли их вдвоем, впереди хозяин гостиницы. Они носили их много раз, и старик запоминал обрывки фраз, которыми они обменивались в промежутках между скрипом и грохотом, с которым они бросали доски на асфальт.
— Ты же знаешь… я ничего не буду говорить, в конце концов, это твой риск.
— Да знаю я все их предписания.
— …конечно, я понимаю… но зачем тогда?
— Сами себе не поможем, никто нам не поможет.
— Я тоже всегда так говорю, никто не придет, и никогда по-другому не было.
— Точно, долго придется ждать. Метр десять.
— Ты как думаешь, этот парень ничего? Метр двадцать, да.
— Или метр десять.
Мужчины склонились над планом. Хозяин гостиницы достал складной метр. На досках виднелись черные метки.
Работали они не спеша и со вкусом. К обеду солнечный свет упал на крышу бунгало мясника, рубероид, если долго на него смотреть, расползался перед глазами бесчисленными бликами. Старик вспомнил, что к рубероиду добавляют мелкие камешки, от острых краев которых нещадно отражаются лучи жаркого солнца.
Он слышал, как они пилили, подгоняли, стучали молотками. Было так жарко, что мясник снял рубашку.
Они набили доски на высоту человеческого роста. Когда с первыми пятью было покончено, вернулся человек, которого они называли Пинто, и положил на стол петли и ушки для висячего замка.
— Ну-ка посмотрим, — воодушевленно воскликнул хозяин гостиницы, — выбрали ли мы верную длину.
Он поднял одну доску и, поставив ее стоймя, приложил к маленькому человечку. Тот вежливо рассмеялся.
— Пинто дорос мне до груди.
— Да, как раз.
— Что скажешь этим красным преступникам, Пинто?
— Посадить.
— В тюрьму? Это не поможет. У нас не поможет. Они там творят, что хотят.
— Точно. Наши тюрьмы — это не тюрьмы.
— Да, это дома отдыха.
— Телевизор и каждый день горячая еда. Туда даже оружие проносят, и ты называешь это тюрьмой?
— Я — нет.
— Ну и я нет.
— Значит, башку с плеч долой.
— Верно.
— С плеч долой.
Они сложили вместе шесть досок и набили на них еще три в форме буквы Z. Хозяин гостиницы взял замок и вдел его в ушки накладок, чтобы посмотреть, подходит ли он.
— Очень хорошо. Никакой бык не пробьет.
Он достал из-под стола три бутылки пива.
Они чокнулись.
— Как тебе было в армии?
— Меня комиссовали из-за ожирения.
— Прости, — ответил хозяин гостиницы. — Тогда каждый за свое.
— Тогда в России мы как-то стояли в каком-то сельсовете. Пол был застелен соломой, под голову подкладывали мешки с солью — все как всегда, ладно хоть крыша была. Был там один — он все время пердел. Ели, отдыхали, мылись — в одном тесном замкнутом пространстве. Сейчас это даже трудно себе вообразить. Спали мало, как и положено солдатам. Срали тоже все вместе, а тут находится такой вот тип, лишает последнего покоя.
Пинто отвернулся. Мясник молчал.
— Однажды ночью мы задали ему перца. Он был еще молод, такой же, как и я в те годы, я не помню, как его звали, забыл его имя. Он не успел толком проснуться, как мы схватили его и сняли с него штаны. Он думал, наверное, что ему снится дурной сон, потому что ворочался и извивался, но продолжал спать дальше. Мы тогда вообще спали где угодно. Мы все время чувствовали усталость. Прошло совсем мало времени, и мы привыкли спать в окопе, спать на обочине, спать стоя. Я знал одного, так тот умудрялся делать это во время еды.
Мясник ничего не сказал, выпил, отставил бутылку и устало посмотрел на горлышко, откуда на его пальцы медленно стекала пена.
— Значит, мы его схватили, растянули ему жопу и поднесли к ней зажигалку. Удовольствие непередаваемое. Но парень быстро опомнился. Он сказал, что не выдаст нас только при одном условии, что мы сделаем то же самое. Ну, мы и сделали, а что нам еще оставалось? Мы легли рядком, очень так мило, без штанов с приставленными к задам зажигалками. Стали мерить, у кого пламя выше. У меня до сих пор на заднице рубец.
— И? — спросил мясник. — Что с пуком-то? Он горит?
Хозяин гостиницы усмехнулся.
— Ну это зависит от…
— От чего?
— От того, что человек съел.
Ночи, казалось, не будет конца. Старик не спал, сна не было ни в одном глазу. Он лежал, изо всех сил стараясь понять, что есть темнота, как неумолима и абсолютна она, — ничто не может ее прогнать. В человеческих силах осветить лишь малую толику темноты, любой источник света смехотворно ничтожен в сравнении с Солнцем. Лампы, даже очень мощные, дают круг света, круг, границы которого видны невооруженным глазом.
Теперь он ощутил жажду. По улице снова прошел трамвай. Старик слышал, как он проехал по тому месту, где улица делает перед домом поворот. Это был один вагон, и ехал он в депо. Между ночным столиком и кроватью было расстояние шириной в ладонь, куда старик втиснул сейчас плечо. Взявшись
