Бесстрастное лицо Дивиера подёрнула чуть заметная улыбка, и он поспешил ответить:
— Боюсь сказать неправду вашему величеству, сознавая хорошо, что вы, государыня, лучше меня знаете, что не может обстоять всё благополучно у нескольких хозяев, отдающих каждый от себя приказания. Выполняя одно, устраиваешь невыгодный разлад с другим. Ну… и выходит кутерьма, при которой трудно поручиться, что всё будет благополучно.
— Я спрашиваю не о будущем, а о теперешнем, — прямо поставила вопрос государыня.
— И о теперешнем не смею того же сказать, когда знаю, что мимо меня оцепляет Ушаков дома и входит в стачки с теми, кого берётся арестовать.
— Ты прав, Антон Мануилыч. Я виновата, что ему поверила, а теперь понимаю, что ему-то и не следовало поручать ничего. Делай ты всё, что делал при покойном государе, но ты поручись уж мне, что подыскиванья одних на других больше не будет.
— Не могу, ваше величество, потому что вижу и знаю, что под меня самого больше всех подыскиваются и готовы бы меня в ложке утопить… ещё называясь родными…
— По крайней мере… против родни-то своей поручись мне, что ты готов идти, служа мне верою и правдою!
— Готов, ваше величество! У меня нет ни друзей, ни родных там, где требует долг и моя обязанность. Велите взять — возьму кого угодно… и на уговор не пойду. В этом могу поклясться честью, которой у больших людей, говорят, будто не хватает.
— Зачем клясться! Я и так верю, если говоришь искренно. Вчера я слышала сама, как на тебя напали безвинно. Я тебе помощница и поддержка: не бойся никого, и, кто бы тебе ни сообщил мою волю, — прежде чем выполнить, переспроси у меня.
— Слушаю, ваше величество!
— А что ты знаешь о подмётных письмах?
— То же, что и все, ваше величество.
— А что все знают про них?
— Что это манёвр врагов светлейшего князя — возбуждением ропота в народе поторопить устранение его от дел…
— Для чего же это?
— Чтобы остановить захваты, поборы, бесчинства и притеснения всякого рода всем, делаемые князем и его любимцами, которым он даёт всегда полную свободу наживаться…
— Как же остановить это?
— Арестом князя и устранением его от дел.
— Но ты знаешь, что я ему слишком обязана, чтобы показать себя настолько строгою даже ввиду явных моих на него неудовольствий. Он вправе тогда будет считать меня не ценящею его заслуг и… неблагодарною…
— Ваше величество можете отнять от него только заведование большими суммами и непосредственное распоряжение чем бы то ни было, пожаловав новое назначение — ревизора действий других… Или изволите дать его светлости поручение что-либо осмотреть; или выполнить какое-либо дипломатическое важное поручение, требующее удаления из столицы. Для управления делами здесь потребуется, за его отсутствием, другое лицо… и не одно даже… а в их руках и останется заведование. А там, по возвращении, дать изволите и другое поручение для отъезда…
Екатерине никогда ещё с этой стороны не представлялся вопрос о возможности ослабить значение силы князя Меньшикова. Новость предложения поразила государыню неожиданностью, но природный ум тут же подсказал, что в этом проекте много практической пользы и немало в нём пунктов, где личному честолюбию князя открывается новый путь, суливший усиление его власти, которой всегда и всюду неразборчиво добивался министр из пирожников.
— Хорошо! Я подумаю об этом… Спасибо! Твой совет дельный и… дальновидный! — произнесла государыня с расстановкою, погружаясь в думу.
Дивиер хотел уйти.
— Останься, Антон Мануилович! Я хотела что-то ещё теперь же приказать тебе… Да! Скажи, пожалуйста, что мне делать с Лакостой! Ушаков…
— Приголубил его для своих выгод… Знаю, государыня… Я давно уже учредил надзор за тем и другим… не прикажете ли также накрыть мне их, как Ушаков у Толстого — Лакосту? Только я посылать вашего шута не буду, как Андрей, а накрою тогда, когда ни тот, ни другой и чуять не будут, что их слушают и видят.
— Нет! Этого покуда не нужно. Старик во всём признался… Я передам тебе его допрос, нарочно писанный по-немецки. Ты сообрази, что нам делать. Где же допрос, Ильинична?
Та — к столу в предопочивальне. Искала, искала, — нет. Пропала бумага.
— Ведь нет допроса! — не без ужаса ответила гофмейстерица.
— Это Макаров стибрил! — шепнула государыне из-за занавески княгиня Аграфена Петровна.
— Как это гадко! — не скрывая неудовольствия и беспокойства, сказала государыня. — Иван! Воротите Макарова ко мне, где бы его ни встретили. Летите… Если уехал — возьмите лошадей вдогонку! Чтобы был сию минуту… никуда не уклоняясь и не свёртывая!
Балакирев полетел. На счастье, вбежав в конторку, он встретил выходившего надевать шубу свою Алексея Васильевича.
— Сию минуту к государыне! — крикнул Балакирев и, приставив к его уху рот свой, шепнул кабинет- секретарю: — Да с тою бумагою, немецкой, которую вы невзначай захватили на столе, в комнате перед опочивальнею.
— С какой бумагой? — вздумал хитрить Макаров.
— Чего тут спрашивать? — ответил обыкновенным голосом раздосадованный посланный царицы. — Увёртка ни к чему другому не поведёт, как, может, только к отдаче под арест Дивиеру. Сильно сердятся…
Макаров, не отвечая, воротился к своей конторке, отворил её… порылся… и, что-то запихнув в боковой карман, вновь запер и последовал за Балакиревым, храня молчание. Одни только наморщенные брови и лихорадочно бегавшие глаза показывали сильное волнение и неприятные чувства дельца.
Вбежав впереди Балакирева в переднюю, Макаров сбросил на пол картуз и шубу — и прямо в опочивальню.
— Виноват, ваше величество… Не знаю, как смешал с своими докладами здешнюю бумагу, на столе, — скороговоркою, подавая рукопись княгини Аграфены Петровны, произнёс в своё извинение делец, не придя ещё в себя от сегодняшних неудач.
— Прощаю! Дай только её сюда. Не знаю, однако, как тебе могла попасться бумага, когда ты бумаг своих из рук не выпускал. Не велю одного пускать тебя. А в другой раз, если осмелишься унесть, мы поссоримся, Алексей Васильич. Ступай же куда тебе надо. Я не держу больше.
Как оплёванный, совсем растерявшись, выкатился Макаров и, держа картуз в руках, в шубе, с открытою головою, так и дошёл до саней своих.
— Это чёрт знает что такое! — крикнул он в бессильной злости, ни к кому не обращаясь, и, размахивая руками, сел в сани.
И государыню, и княгиню, за занавесью, и Дивиера передёрнуло от последнего пассажа Макарова.
— Ну, этот-то куда воротит? — не удержалась Екатерина I.
Дивиер пожал плечами.
— Ты не знаешь, Антон Мануилович, в чью пользу норовит Макаров?
— Как не знать, ваше величество? Видно, духи были собраны на совещание у светлейшего чуть не с полночи… Он прямо к вам — от светлейшего.
— Так ты прав, мой друг, вполне, советуя князя удалить… Дольше будет при нас — всех людей перепортит. Ни на кого нельзя будет положиться.
— На меня можете, ваше величество. Я знаю, что уже намечен князем — как жертва его мстительности, но боязнь не переменит меня и опасение за судьбу свою не заставит отступить от долга присяги! — со вздохом, грустно, но торжественно сказал Дивиер.
